— Жизнь — не путь к жертвенному алтарю. Это или ложь, или чудовищное недоразумение!
Рудольф рассмеялся.
— Замечательно сказано! Собственно, ты сама определила свое будущее с ним. Только — сначала недоразумение, а потом — чудовищная ложь.
— Ты просто не хочешь, чтобы я стала его женой!
Сказав это, она подумала, что брат сейчас очень рассердится, но он лишь покачал головой.
— Если бы все было так просто! Роберт — неповторимая личность. Слабые женщины обжигаются о него и потом всю жизнь ходят калеками, а сильные… Сильных рядом с ним нет. А ты сильная.
— Я не знаю, какая я. Я только знаю, что не буду жертвой никогда. И ему не позволю!
Рудольф снова закурил. Вот и договорились — Грета всего-навсего объявила войну, сама того не ведая. Зато ее герой, кажется, все понял и собрался ретироваться с передовой. Выходит, можно рассчитывать лишь на старых бойцов, на тех, кто начинал до Ландсберга. Как же так, Роберт? Пришла девчонка и увела?..
Рудольф потушил сигарету и снова лег. Нужно было приниматься за дела, съездить в редакцию, навестить баронессу… Он потянулся, потом решительно встал.
— Вот что… Одевайтесь-ка обе, и поживей. Я вас отвезу к фон Шредерам. Побудете там часа три, потом я за вами заеду.
Когда он вышел на улицу, девушки уже сидели в машине, молчаливые, сосредоточенные. Обе выглядели так, точно обдумывали жизненно важный план.
Когда, оставив их у улыбающейся баронессы, Рудольф собирался ехать дальше, Маргарита на прощание шепнула, что ей здесь очень нравится, и вовсе не нужно за ними заезжать — они сами вернутся когда захотят, с охранниками. Он не возражал.
Рудольф возвратился после полуночи, задержавшись в местном штабе СА. Фрау Кренц сказала, что девушки приехали около часа назад и уже спят. О Роберте она не упомянула, но было ясно, что его все еще нет. Охрана доносила, что Лей сменил три казино, что за ним увязался целый хвост молодчиков, желающих тотчас вступить в НСДАП; затем, уже в четвертом баре, завязалась драка, приехала полиция, и самого Лея, пьяного в дым, полицейский сержант уговорил уехать. Во всяком случае, Лей сел в машину. Шел четвертый час утра.
Гесс взял на себя труд дождаться момента, когда три «мерседеса» бесшумно подъехали к дому, доставив тело.
К его досаде, Лей вышел сам, что значило: он недобрал. Затем начался тот самый цирковой номер, который полезно было бы увидеть всем наивным девушкам, которых угораздило влюбиться в пьющего мужчину.
Минуту Лей стоял внизу, готовясь к штурму лестницы, затем сделал первый шаг и споткнулся. Сделал второй и снова оказался у подножья. Один из охранников хотел поддержать его, но тотчас получил чувствительный толчок в грудь. При этом сам гауляйтер едва удержался на ногах, налетел на перила и, оттолкнув их от себя, повалился назад, на охранников, которые стояли стеной и, спружинив, приняли тело. Возвратившись в исходное положение, Лей снова минуту гипнотизировал первую ступень и наконец поставил на нее ногу. Затем, взявшись обеими руками за перила, он так сильно подтянулся, что должен был бы оказаться сразу на пятой или шестой ступеньке, правда, не ногами, а животом, однако и тут он каким-то чудом удержался от падения и повис на перилах. Рудольф, наблюдавший эту акробатику с боковой галереи, плюнул и собрался спуститься, но с другой галереи к Лею уже направлялся хозяин дома. Когда адвокат подошел, Роберт все еще полулежал на перилах, точно решил подремать на них, но едва Кренц попытался обнять его за плечи, как Лей высокомерно выпрямился и отстранил его.
— Не нужно, — произнес он и вдруг неожиданно резво начал подниматься, оставив внизу и Кренца, и телохранителей. Дойдя до середины, он сделал неверный шаг, не донес до ступеньки ногу и так споткнулся, что, удержавшись за перила одной рукой, сильно крутанулся вокруг нее и вскрикнул от боли.
Рудольф бросился к нему вместе с Кренцем и охранниками. Лей сидел на ступеньке, держась за плечо, глаза его были закрыты.
«Все. Цирк окончен», — с облегчением вздохнул Рудольф. Он сел рядом с Леем и, раскурив сигарету, вставил тому в рот. Роберт глубоко затянулся и открыл глаза.
— Больно, — пожаловался он. Руку он вывихнул. В нормальном состоянии боль была бы адская, но сейчас Роберт только слабо морщился, пока его раздевали и осматривали.
Гесс, однако, с изумлением отметил, что общее состояние Лея несравнимо лучше, чем в предшествующую ночь: лихорадки не было, сердце билось без сбоев.
Приехавший хирург, увидев, насколько пострадавший пьян, долго не решался вправить ему плечо. Лея пришлось несколько привести в чувство, что, конечно, усилило боль от операции.
Пьяный и беспомощный, Роберт опять вызывал только сочувствие. Всем было стыдно за то, что не вмешались, особенно Рудольфу, который не мог без отвращения к себе вспоминать, как он стоял на галерее и наблюдал…
Всю ночь ему снилось гадкое. Он вздрагивал, просыпался, курил, ходил по комнате, снова ложился. Проснулся он довольно поздно, с ощущением случившегося несчастья, и тотчас позвонил хозяйке. Трубку не взяли. Молчал телефон и в кабинете адвоката, и у Лея. Больше всего напугало его то, что никто не ответил ему у девушек.
Рудольф отправился к Геббельсам. Приоткрыв дверь, он заглянул в комнату, куда выходила дверь их спальни, — в ней никого не было, но из самой спальни послышались голоса. У Йозефа, сидящего в постели, собралось все общество.
— А, проснулся наконец! — приветствовал встревоженного Гесса бодрый и жизнерадостный Роберт Лей. — А мы тут о коррупции рассуждаем.
Рудольф прислонился к дверному косяку и обвел всех сердитым взглядом, в особенности Лея, который выглядел так, точно вчера вернулся из Баден-Бадена или Ниццы.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил его Гесс, а тот вопросительно уставился на Геббельса.
Йозеф усмехнулся и покачал головой, что значило: нет, я в ваши игры не играю.
— Все чувствуют себя лучше, чем вчера, а это уже хорошо, не правда ли? — спокойно сказала Магда. — Хочешь кофе, Рудольф?
Разговор был любопытный, и в другое время Гесс принял бы в нем живейшее участие, будучи целиком на стороне Лея, утверждавшего, что любое явление можно взять под контроль и разумно ограничить, узаконив его. И мог бы оспорить мысль Геббельса (с появлением Магды у того появился голос), который считал хорошее законодательство выражением государственной этики.
Но сейчас он был зол и демонстративно не понимал, откуда у присутствующих столько энтузиазма. Обе девчонки сияли; Геббельс тоже выглядел довольным; Роберт же как нацепил улыбку, так с ней и не расставался, на манер китайца из Гонконга.
— Как ты себя чувствуешь? — снастырничал Рудольф, когда они вышли покурить после кофе.
— Что ты ко мне пристал! — рассердился Лей. — У нас теперь Геббельс больной, а я сменил амплуа!
— А почему ты куришь левой рукой?
