— Что-то плечо побаливает.
— Ты что же, не помнишь ничего? — с упреком в голосе спросил Гесс.
— Помню! — огрызнулся Лей. — Неужели это было так впечатляюще?
— Ладно, не сердись. Я думал, сегодня тебе будет совсем плохо.
— А мне очень хорошо! Голова не болит, жара нет, сердце в норме. Когда прием у баронессы?
— Послезавтра.
— Значит, торчим здесь еще два дня? Тогда нужно заняться делами. Машинистку нам оставили?
— Да. Мне она нужна часа на три. Я тебе после пришлю.
— Как ее зовут? Гесс пожал плечами.
— Нужно у девочек спросить. Она живет в правом крыле. — Он выглянул в соседний зал. — Грета, как имя нашей машинистки, что работала с Эрнстом?
— Фройлейн Майнц, — отвечала сестра. — А имени не знаю. Гели два раза спрашивала, как ее зовут, и я спрашивала… Но она странная, эта фройлейн Майнц. И поужинать с нами отказалась.
— Ей не положено, — объяснил Рудольф.
— Ужинать? — удивилась Маргарита.
— Ужинать с вами.
— Почему?
— Потому что она на службе.
— В десять вечера?
Гесс не ответил. Маргарита посмотрела на Лея. Он усмехнулся и, бросив сигарету, кивнул на Ангелику.
— Вот фройлейн Раубаль вам объяснит.
— Я пыталась, — отвечала та. — Но Грета еще не может понять некоторых вещей. Или не верит мне.
— Это не объяснение — «они это они, а мы это мы». Очень вразумительно! Я что, герцогиня? Или, может быть, ты — принцесса крови?
— В какой-то степени, — усмехнулся Лей. — Просто ваши короны действительны в границах государства, которого еще нет ни на одной карте.
— Государство НСДАП? — улыбнулась Маргарита. — И у социалистов бывают титулы?
— Бывают, — кивнул Роберт. — Правда, они не дают прав землевладения или престолонаследия, а лишь право на информацию и ответственность.
— И самопожертвование, — добавил Гесс. — Я тоже пытался ей кое-что объяснить, но, по-моему, безрезультатно.
— Вы тоже так думаете? — обратилась Маргарита к Лею.
— Насчет самопожертвования — бесспорно, а насчет «безрезультатно» — не знаю, у братьев обычно не хватает терпения.
«У вас хватит?» — спросил ее открытый взгляд.
Рудольф ушел и не слышал окончания беседы. Гели тоже вышла. Она напряженно ждала обещанного подругой разговора о Вальтере, хотя сильно побаивалась реакции Лея, которого считала не менее преданным Адольфу, чем Гесс.
Когда Грета вернулась в гостиную, Ангелика сидела у рояля с закрытой крышкой.
— Он обещал зайти часов в шесть, — быстро проговорила Маргарита, — как только освободится. Видимо, через два дня мы все уедем.
— Через два дня… — как эхо, повторила Ангелика. — Ты сегодня поговоришь с ним?
— Если ты позволишь.
— Я прошу.
У нее было назначено свидание с Вальтером сегодня в семь часов вечера, у той же самой стены. Дяди уже не было рядом, а они все продолжали встречаться тайком, за глухим забором, «охраняемые» Маргаритой; Сегодня это должно кончиться.
К концу рабочего дня, часам к шести, Роберт, естественно, был уже пьян, но в меру и «усугублять» не собирался, поскольку, как он объяснил Гессу, желал всего лишь привести себя в норму и «спустить на тормозах». В этой замечательной терминологии теперь, по всей вероятности, предстояло начать разбираться и Маргарите, потому что когда он пришел к ней вечером, она, конечно, не могла не заметить его чрезмерного возбуждения и блеска в глазах, который всегда неотразимо действовал на женщин.
— Пока я шел к вам, меня дважды окатили презрением! — воскликнул он, целуя ей руку. — Сначала ваш брат, потом хозяин обители. Давайте уйдем от этих праведников, послушаем музыку, поужинаем где-нибудь.
— Мне одеться? — спросила она.
— Да, оденьтесь как вам удобно, вы все равно будете прелестней всех.
Он забыл, что у нее здесь имеется полный вечерний туалет, тот самый, в котором она сбежала из родительского дома, — серебристое с розовым отливом платье, жемчуга и меховая пелеринка. Когда она вышла из спальни, избалованный ценитель Лей невольно зажмурился от наслажденья. Будь на ее месте другая, он непременно наговорил бы комплиментов, перецеловал пальчики и уложил бы по-своему пепельные локоны возле ушей, на шейке… С Гретой ему это претило. Провести вечер с этой девушкой — все, чего он хотел сейчас.
Во Франкфурте был частный музыкальный салон фон Штейнберг, где взыскательная меломанка устраивала чудесные вокальные вечера с приглашением знаменитых итальянских теноров, которые зимой, однако, в Германию не ездили, поэтому фрау Амалия фон Штейнберг в холода довольствовалась менее прихотливыми венцами, русскими или американцами.
Сегодня пели русские эмигранты — двое мужчин и дама, драматическое сопрано. Роберт и Маргарита приехали, когда концерт уже начался. Усадив Грету, Лей пошел поздороваться с хозяйкой. Фон Штейнберг одобрительно, понимающе кивнула ему, и они вышли в соседний зал.
— Вы уверены, что желаете испортить себе настроение, мой дорогой? — спросила фрау Амалия.
Накануне, позвонив ей и предупредив о визите, Лей сказал, что хотел бы поговорить с ее дочерью Шери. Эта двадцативосьмилетняя феминистка терпеть его не могла, но она была самой близкой подругой Полетт, которая и дала Элоизе Констанции фон Штейнберг столь мало подходящее ей имя Шери. Шери составляла полную противоположность тому, что воплощали собою ее светская мать и не менее светская подруга, которую она обожала и гибель которой оплакивала, может быть, как никто другой.
Шери встретила Лея, стоя посреди гостиной на втором этаже, скрестив на груди руки.
— А вы прекрасно выглядите, — усмехнулась она в ответ на его приветствие. — Три дня назад мамочка еще подумывала, не заказать ли ей полный траур от Готье.
— У меня к вам только один вопрос, Элоиза, — сказал он, стараясь не глядеть в ее сверкающее негодованием лицо. — Кто крестные родители Робера Монтре?
Она немного растерялась и отвечала не сразу.
— Я и мой брат Карл.
— Благодарю вас.
Он, кивнув, направился к двери и вдруг услышал за спиной тихий вскрик поразившей Шери догадки.
Он не обернулся.
Салон фон Штейнберг обычно посещали франкфуртские аристократки со своими поклонниками, а также жены банкиров и промышленников. Дамский круг каждую зиму составлялся практически один и тот же, и появление нового прелестного личика было встречено с благожелательным интересом.
Фрау фон Шницлер, супруга одного из директоров «Фарбениндустри», и фрау фон Брук, жена руководителя металлургического концерна Хеша, обе не любившие столицу и обычно проводившие зимний сезон в салонах Мюнхена, Кельна и Франкфурта, тотчас поинтересовались у возвратившейся хозяйки, что это за «прелесть в розовом» появилась в их обществе. Но фрау Амалия напустила таинственность:
