— К тебе направляются Штеннес и Дельюге. Они только что были у меня. Я им посоветовал поговорить с тобой, с Геббельсом, с Леем, если он еще жив у вас. А к Адольфу не соваться. Ничего кроме брани и вытаращенных глаз не получат.
— А от меня они что надеются получить? — спросил Рудольф.
— Убедительные ответы, разумные доводы. Я бы поступил так — сначала провел бы с ними философскую дискуссию, потом напустил бы Геббельса, а после передал Лею, чтоб он с ними выпил.
— Я понял тебя, — кратко отвечал Гесс. Он не стал говорить Рему, что эта испытанная технология обработки сомневающихся товарищей едва ли даст результат. Что-то переменилось после Франкфурта — Рудольф это ощущал. И собственный его «научный пыл» поугас, и Геббельс открывает рот не чаще Гиммлера, а уж о том, что бродит в трезвой голове Лея, вообще думать не хотелось.
Вальтер Штеннес, беспокойный шеф северо-восточных СА, и Курт Дельюге, руководитель СА «Восток», вдохновленные франкфуртскими событиями, похоже, всерьез готовились к «весеннему наступлению на легалыщину, пожирающую боевой дух партии».
С Гитлером они и сами беседовать не собирались, предвидя его реакцию, но от Гесса надеялись получить объяснения, ведь франкфуртская авантюра (а то, что это была авантюра, в душе знал каждый) явилась именно тем, к чему они призывали и что противоречило последним установкам партии о лояльности властям.
— Молодежь взбодрили, жидам прищемили хвост, заявления в партию сыплются, как сухой горох… Отлично! — говорил Штеннес, расхаживая по кабинету Рудольфа. — Но при этом, ты только полюбуйся, этот бранденбургский ханжа официально призывает аристократов-патриотов вступать в НСДАП!
«Бранденбургский ханжа» принц Ойленбург-Хертефельд только что опубликовал циркуляр, призывающий людей его класса, обладающих твердой волей и качествами лидера, вступать в партию, которая, несмотря на некоторые социалистические идеи, представляет собой полную противоположность марксизму и большевизму.
— Ты только вдумайся, — совал Штеннес Гессу «Берлинер цайтунг», — «некоторые социалистические идеи»! И это о партии, которая называет себя социалистической! Вот до чего мы докатились! А все эти пожертвования банкиров! Все эти балы у Тиссена и Шредера! — не унимался он. — Ты что, не чувствуешь, что мы становимся марионетками?
— Интересно, чем бы ты стал платить своим штурмовикам, — заметил Гесс, — если бы не балы и не пожертвования.
— Если бы не эта подлая игра, к нам пошли бы рабочие. Они стали бы содержать боевую гвардию СА! Они!
— Рудольф, ответь прямо на прямой вопрос, — обратился к Гессу Курт Дельюге. — Если партия окончательно встанет перед выбором: фюрер-принцип или социализм, — на чьей стороне окажешься ты?
Штеннес фыркнул.
— Нашел вопрос — «фюрер или социализм?». Даже если ты спросишь — фюрер или мать родная, ответ будет тот же. Так ведь, Рудольф?
— Я стою и всегда буду стоять на стороне фюрера, — отвечал Рудольф и продолжал: — Партия, изначально построенная на фюрер-принципе, подобно зданию, не может выбирать между собственным фундаментом и тем или иным фасадом. Фасад можно перестраивать хоть десять раз, а фундамент у здания один.
— Вот! Ты слышал? Социализм — это фасад! — бросил Штеннес Дельюге. — Зато Адольф — фундамент! О чем еще говорить?
В этот момент в полуприкрытую дверь ворвалась взволнованная Берта, за нею — Блонди, обе закружились вокруг Рудольфа, тихо повизгивая, — за Блонди приехал Борман, и Берта привела дочь к хозяину прощаться.
Эмоциональный Штеннес тотчас принялся ласкать собак; осенью он тоже взял одного из щенков Берты, назвав его Барбароссой — не то в честь заромантизированного в СА рыжебородого императора, не то в насмешку над ним.
Блонди, счастливая, вилась у ног нового хозяина, который поздоровался с соратниками и, казалось, не проявил ни малейшего интереса к визиту бунтаря Штеннеса.
— Ты же здравомыслящий человек, — продолжал тот после ухода Бормана, снова наседая на Рудольфа, — ты не можешь не понимать, что обман рано или поздно раскроется! И вообще, если не социализм, то что тогда, черт подери, собираетесь вы строить в Германии?
— Национальный социализм! Вот что! Вот почему немец Тиссен и немец Шредер имеют такое же право на вклад в наше дело, как и любой из пролетариев. А вот этого ты никак не желаешь понять!
— В свое время Отто уже ответил на твою демагогию, — махнул рукой Штеннес. — Не стоит повторяться. После Франкфурта я начал надеяться на перемены, но вижу…
В кабинете раздался телефонный звонок Звонил Гитлер с предложением позавтракать где-нибудь вместе. Рудольф сказал, что скоро освободится и можно будет ехать. Штеннес сразу догадался, с кем он говорит, и бросил на Дельюге иронический взгляд.
— Одним словом, на предстоящей партконференции вы все снова станете подпевать Адольфу, — заключил он, поднимаясь. — Ладно. На прощанье не мог бы ты прояснить для меня один момент?
Гесс кивнул.
— На кого все-таки работает этот шустрый Борман — на тебя или на Адольфа?
— Думаю, на фюрера, — усмехнулся Гесс.
— И ты не опасаешься иметь при себе такую «тень»?
— Представь, нет.
После их ухода Гесс сделал окончательный вывод — партконференции пора отменить. Вместо того чтоб выпускать пар, они теперь дают новый импульс к брожению в партийных рядах, а главное, поддерживают в иных головах иллюзию того, что НСДАП еще можно сделать похожей на десяток других германских партий, облизывающихся на власть. Никогда они этой власти не добьются.
Он позвонил Адольфу и предложил ему отправиться с дамами в их любимое кафе «Хека», пока сам он заедет за Робертом. Он был уверен, что Адольфу сейчас приятно будет провести часок в сугубо дамском обществе. К тому же визит Штеннеса и Дельюге оставил у него тревожный осадок. Интуиция подсказывала — «весеннее наступление» уже началось. Рудольф подумал, что следует посоветоваться с Пуци, Леем и Геббельсом, прежде чем докладывать о встрече Адольфу, который и без того ждал этой весною от СА «большой пакости».
Поднимаясь на второй этаж, где находилась мюнхенская квартира Лея, Рудольф с удовольствием поглядел в боковое окно, из которого хорошо был виден Коричневый Дом, весь украшенный флагами, табличками и эмблемами. КД до сих пор имел праздничный вид именинника, и Гессу это нравилось. Если женщина надевает драгоценности, чтобы продемонстрировать свое положение в обществе, почему бы их штаб-квартире не использовать тот же прием?
В квартире Лея стояла тишина. К Гессу вышел только его секретарь, приехавший со своим шефом из Кельна. Он сказал, что шеф у себя, спит и велел всем отвечать, что его нет, но если приедет или позвонит кто-нибудь из своих, то разбудить немедленно.
Рудольф, пока шел к спальне, не обнаружил нигде ни одной бутылки. В спальне тоже не было ничего подозрительного, только минеральная вода, лимоны, холодный кофе и сигареты.
