— Где СС? Где эти «викинги» и «нибелунги»? — позже наскакивал Геббельс на Лея. — Они торчат на всех обедах и раутах, всюду, где им абсолютно нечего делать! Я сегодня с утра объехал весь Берлин — и ни одного «черного»! Для чего тогда, спрашивается, откармливают и тренируют этих красавцев? Чтобы они олицетворяли собою невозмутимость их сверхлояльного шефа?
— Ты, как всегда, очень много говоришь, Йоэеф, — морщился на его тирады Лей. — Будем все заниматься своим делом, а не портить друг другу нервы.
— Будем! Согласен! Но как гауляйтер Берлина я должен знать, что все это значит!
— Как гауляйтеру Берлина — кстати, единственному из нас, кому фюрер разрешил использовать подразделения СА — тебе следовало бы ладить со Штеннесом, а не дразнить его и не задирать постоянно! — разразился ответной тирадой Роберт.
— Ах так! Я еще и виноват, что этот, что этому…
— Все, Йозеф! Беру свои слова назад. Только спокойно! — остановил его Лей. — Ты знаешь, неплохо было бы придумать для парней из СС какой-нибудь красивый девиз, чтоб носили вот тут, — он положил руку на сердце, — как эмблему. Что-нибудь о чести и верности.
Геббельс поморщил лоб и щелкнул пальцами.
— «Солдат СС, твоя честь называется верность!» Идет?
— То, что нужно! Считай, что у меня это уже здесь! — Лей стукнул себя в грудь и рассмеялся.
Смех был малопонятный, и все же Геббельс был рад, что Лей в Берлине, — с ним рядом он чувствовал себя уверенней. Рем тоже не внушал опасений. Он повсюду расхаживал со своим охвостьем и как будто не верил, что слова могут превратиться в дело.
А слов уже было брошено предостаточно. Казармы и пивные гудели от возбуждения; повторялись одни и те же требования — сбросить фюрера, разогнать «мюнхенскую шайку», перейти к открытому неповиновению властям.
— Мы революционеры! А вы соглашатели! Вы предали рабочий класс. Вы губите движение! — заявил Штеннес Лею по телефону из своей штаб-квартиры на восточной окраине Берлина. — В последний раз предлагаю всем, кто еще не окончательно опаскудился, объединиться и начать борьбу.
— Ты сам роешь себе могилу, Вальтер, — отвечал на это Лей. — Даже если допустить невозможное, а именно — то, что вас поддержит большинство и ты станешь лидером партии, то не пройдет и полгода, как тебя вышибет коленом под зад новый претендент на верховную власть, ибо только фюрер незаменим. Фюрер — абсолют. Он один. В этом суть, гарантии и неповторимость национал-социализма. А ты, Вальтер, сел не на свой поезд и слишком далеко заехал. Мне тебя жаль.
— Лучше себя пожалей, — был ответ. — Ваш «абсолют» уже сейчас опасен для всякого, кто по несчастью или глупости оказался с ним рядом, а очень скоро он, с вашей подачи, окончательно сбесится и тогда в первую очередь перекусает всех вас. Впрочем, за тебя я спокоен, Роберт! Твой главный враг — это ты сам. То же передай от меня Рудольфу.
Лей бросил трубку Все они — Рем, Гиммлер, Борман, Геббельс, Эссер, тесть Бормана судья Бух, Гоффман со своей «лейкой», Розенберг, Штрайхер — находились сейчас в здании штаба СА, который Рем предлагал хитростью спасти от разгрома.
— Птички слетятся, клетка захлопнется, — шутил он, — а вокруг мы посадим трех котов.
— Отчего тебе так весело, Эрнст? — недоумевал Геббельс. — Пока у нас только один кот, и тот сам по себе. — Он косился на Гиммлера, который в соседней комнате не переставая говорил по телефону.
— Ты не был на фронте, Йозеф, — отвечал Рем, — ты не знаешь, что в бою бывает очень весело! Завтра здесь будут славные ребята с Рейна, и тогда, я надеюсь, ты наконец прекратишь паниковать.
— Это завтра, а сегодня нас всех размажут по стенкам, как…
— Наш доктор струсил, — хохотал Рем. — Ничего, Йозеф, давай я покажу тебе пару отличных приемов рукопашного боя. Ими может овладеть даже женщина!
— Иди к черту, Эрнст! — орал Геббельс. — Обучай своих блядей обоего пола!
— Прекратите оба! — рявкнул Лей, швырнув телефонную трубку. — Четыре грузовика на Альбрехтштрассе. Я предлагаю всем немедленно покинуть штаб.
— Останемся мы с Гиммлером, — распорядился Рем. — Связь будем держать по каналам Генриха и моим. Адью, господа! Если нас все-таки размажут по стенкам, не забудьте соскрести остатки и похоронить как солдат.
Через час центральный штаб СА наводнили мятежники Штеннеса. Сам он, увидев Рема на боевом посту, поначалу был несколько озадачен, а увидев и Гиммлера, решил, что мюнхенцы дали слабину и намерены с ним договариваться.
Вечером, когда Гитлер, Гесс, Геринг и остальные прибыли в Берлин, штеннесовцы устали бузить и спали. Посты у казармы и пивных и даже у штаба были жидкие. Около одиннадцати вечера «Кайзергоф», где находился фюрер с соратниками, был взбудоражен известием о колонне несущихся к ним на полной скорости грузовиков, набитых штурмовиками. Колонна двигалась с юго-запада. Вскоре все испытали облегчение — выяснилось, что это славные ребята с Рейна спешат на помощь своему вождю.
Гитлер, сдержанный и мрачный, в первый раз за весь вечер улыбнулся, и улыбка его была обращена к Лею, которого он благодарил за «своевременные меры». Пока Геринг с командирами подразделений занимались составлением диспозиции, пришло известие, что и мюнхенцы на подходе. Остро встал вопрос о двух тактиках — мирной и силовой. Фюрер склонялся к последней; соратники его поддерживали. В оппозиции остались лишь Гесс и Геббельс. Оба не хотели стрельбы и хором предлагали запустить мирный вариант с компроматом на Штеннеса. Стрельбы, впрочем, не хотел никто. Лей уже окрестил силовое решение «гражданской войной в СА», но планы Гесса считал утопией.
— Штеннеса сначала нужно двинуть кулаком под ребра, а уж потом грозить ему пальцем, — убеждал он Гесса. — Кровь все равно прольется, Руди, поскольку нам объявили войну.
Мятежники уже знали о новом соотношении сил. Непостижимый Гиммлер находился в штабе Штеннеса «в дружеской обстановке» и умудрялся слать оттуда донесения в «Кайзергоф». Последнее сообщение было о пересмотре тактики. Не в сторону переговоров.
Наступило утро, а приказ стрелять еще не был отдан ни одной из сторон. Перед рассветом Гесс, Лей и Геббельс заехали навестить женщин и успокоить их. Эльза уговорила и Магду оставаться с ними здесь, пока все не успокоится. У Рудольфа по дороге неожиданно случился один из его приступов рези в животе, о которых он было уже начал забывать; приступ повторился, когда он входил в дом. Увидев бледного мужа, почти висящего на руках у друзей, Эльза не сразу поняла, в чем дело. У нее на несколько мгновений как будто остановилось сердце, и ребенок толкнулся так сильно, что она стиснула зубы.
— Он переживает из-за силовых мер, — объяснил ей Роберт. — Даже с фюрером поспорил при всех.
— А ты не переживаешь? — спросила она.
— Да я первый на них настаивал! При повышенном давлении всегда полезно пустить кровь. Ну-ну, прости пожалуйста, я только хотел сказать — хорошо бы Рудольфа удержать на расстоянии от завтрашних дел. Решение принято, и от его переживаний ничего не зависит. И… он плохо влияет на фюрера. Вообще, он всех деморализует. То есть, конечно, он самый высокоморальный из нас, но… в данном случае это вредное для дела качество.
