Второе важное условие – перманентное состояние энтузиазма. Его поддерживали отнюдь не вколачиванием в головы каких-то идей. Ширах при активной помощи со стороны нацистского государства сумел сделать жизнь молодых чрезвычайно насыщенной и интересной. Родители четырнадцати-шестнадцатилетних подростков, познавшие на себе всю глубину равнодушия к себе донацистского государства, сами активно включались в жизнь своих детей, и, таким образом, в семьях часто царила та же атмосфера повышенного, энергичного интереса к жизни. Огромную роль играли праздники. Их было множество, взрослых и детских. О праздниках нацистской Германии нужно рассказывать отдельно (как и обо всей организации и структуре молодежного движения); скажу только, что государство не жалело на праздники средств, а организаторы – способностей, сил и времени.
Допустим всё так, скажет читатель, но почему полные энтузиазма, эмоций, энергично-радостные юные арийцы из своих ярких шумных колонн должны были логично перестроиться в черные эсэсовские ряды?
Совсем не обязательно! Они могли встать в любые ряды, лишь бы их вели куда-нибудь, лишь бы впереди стоял знающий «взрослую» цель вожак. Именно в этот момент подростку, «обдумывающему житье», называли цель и указывали направление – двигаться к господству над миром. (Хотя, возможно, цель формулировали ему и раньше, то есть бросали, и не раз, нужное зерно, но ведь почва должна созреть.) С этих пор никаких больше «месячников ненависти» и «трехдневок сочувствия»! Никаких кружков и пикников! И командир больше не понесет твой рюкзак, если в походе ты устанешь! И в драке с евреем ты не отобьешь себе кулаков… Потому что теперь ты мужчина и тебе дадут оружие!
«Мы рождены для того, чтобы умереть за Германию!» – теперь это готовность номер один.
Замечу, что именно немцы рождения середины двадцатых, те, конечно, что остались в живых, труднее всех входили потом в послевоенное демократическое общество; поколение же, родившееся в тридцатые годы, адаптировалось в новой жизни гораздо легче. Вот конкретный пример: люди одной профессии, оба после войны работали инженерами-механиками: Герберт Бауэр 1927 года рождения и Мартин Хагерт – 1931-го, при этом сын Вильгельма Хагерта, начальника 2-го отдела (пропаганда) министерства Геббельса. Разница в возрасте между ними, в четыре года, была бы несущественной в любой другой стране, но в той Германии четырнадцатилетний Герберт в 1941 году успел узнать, во имя чего стоит жить. Пройдя затем долгий жизненный путь (теперь этот человек уже умер, перед смертью дав разрешение на публикацию своего личного архива), он продолжал сожалеть о той Германии, явившей миру «высоты арийского духа». – «Геноцид, подавление свобод, да-да, соглашаюсь я с вами, – писал он в 1984 году.– Я не антисемит: Господь всем уделил на земле место… Но вы не понимаете главного: в мои шестнадцать и в мои восемнадцать, в 45-м, когда падали бомбы и приходилось голодать, я был в миллионы раз счастливей, чем потом мой восемнадцатилетний сын, и теперь мой восемнадцатилетний внук. В их жизни нет того, чем питается и от чего подрастает душа – великой идеи. А у меня она есть».
Заметьте, он говорит об этом в настоящем времени. Что же касается Хагерта, то с ним я встретилась вот каким образом. Этот человек писал в одной из провинциальных западногерманских газет по поводу самоубийства приятеля, бывшего его старше на пять лет: «Он часто говорил мне, что похоронил себя вместе с великим рейхом. Непостижимый человек! Как мог он забыть все лишения последних двух лет войны и не ценить обретенного годами труда комфорта? У него всё было прекрасно: удобный дом, любящая семья…»
В одной из книг, написанной Ширахом, есть такие слова: «Молодежь не преследует собственных интересов, всё, что она делает, она делает для благосостояния нации. <…> Ничего для себя, всё для Германии. <…> Гитлерюгенд – это философски образованное сообщество… его члены это солдаты идеи».
И эти «солдаты идеи» в полной мере успели доказать всю правильность сделанного на них расчета. «Мы рождены для того, чтобы умереть за Германию» – этот «героический афоризм» Шираха часть из мальчишек реализовала в 1944 году. Танковая дивизия «Гитлерюгенд» почти вся полегла в ожесточенных боях у Кайенны.
К началу войны энтузиазм самого фюрера молодежи несколько поугас. Война ломала многие из его планов, например, она перечеркнула его любимую программу «Верность и красота» – по воспитанию идеальной арийки. Да и вообще, он как-то «потускнел», почти перестал выступать публично, часто раздражался, жаловался, что его никто не понимает, и все больше своих обязанностей стал перекладывать на своего заместителя (и будущего преемника) Артура Аксмана. Когда началась война, Шираху было бы стыдно не подать примера, и он стал проситься на фронт, однако Гитлер отпустил его только в сорок третьем. Ширах прослужил полгода, дослужился до звания лейтенанта, но Гитлер вызвал его в Берлин и велел, оставаясь на бессменном посту фюрера молодежи рейха, приступить к выполнению обязанностей гауляйтера и губернатора Вены.
Ширахи всей семьей (у них было уже четверо детей) переехали в Вену и с комфортом обосновались в губернаторском дворце.
Привычная с детства удобная обстановка, приятный круг общения, насыщенная культурная среда быстро вернули тридцатишестилетнему Шираху душевное равновесие, с которым он больше не желал расставаться. Потому, видимо, совершенно сознательно он стремился оставаться на посту губернатора Вены лишь в качестве администратора, технического исполнителя таких акций, как например, депортация в рейх 10—14-летних советских детей, – их предполагалось использовать в качестве дешевой рабочей силы.
Заукель и сам Ширах в Нюрнберге доказывали, что эта акция была задумана как исключительно гуманная, «спасительная» для детей: русские дети, лишившиеся родителей, на оккупированных территориях бродяжничали, нищенствовали, голодали, болели и гибли. Заукель нарисовал перед судьями сюрреалистическую картину, как по разоренным просторам России бродят толпы маленьких оборванцев-беспризорников, которых добрые эсэсовцы ловят с целью накормить и переодеть, а затем отправить к другим добрым немцам, в великий рейх. (Читая иные показания подсудимых в Нюрнберге, приходится стискивать зубы.) Заукелю были заданы вопросы, всем ли пойманным детям сохраняли жизнь, как сортировались русские дети перед депортацией в рейх и на какие виды работ их направляли по прибытии. Приведу ответ только на первый вопрос следователя, о «сохранении жизни»:
Заукель. Нет, не всем детям, насколько я знаю. Мне говорили, что среди них было много партизан. Они собирали и передавали взрослым сведения о войсках.
Следователь. Таких детей вешали, как и взрослых партизан?
Заукель. Я не знаю. Кажется… мне говорили, что их не вешали.
Следователь. Вы сказали, что детям, собиравшим сведения, не сохраняли жизнь. Что же с ними делали?
Заукель. Этот вопрос не входил в мою компетенцию…
Детей, заподозренных в сборе сведений о войсках, не вешали – «добрые эсэсовцы» их расстреливали. В Нюрнберге был доказан факт, с какого самого раннего возраста расстреливали детей. Белорусский мальчик на обочине дороги, по которой шла колонна бронетехники, собирал в сумку какую-то траву. Эсэсовец, вытряхнул сумку и подсчитал листья подорожников и одуванчиков: их число совпало с количеством прошедшими по дороге «тигров» и самоходок. Ребенка застрелили. Ему было шесть лет; он еще не умел считать.
