— Что еще?
— Больше ничего, папа.
— Завтра утром ты нанесешь визит твоему дяде, Ты, видно, забыл об этом. Как часто ты гостил у него?
— Два раза в год, папа.
— Ну так! Передашь мой привет. Скажешь, что я прошу извинить меня. Как он выглядит теперь, этот добрый Странский?
— В последний раз, когда я видел его, очень хорошо. Окружной начальник потянулся за своей тростью и положил вытянутую руку на серебряный набалдашник, как он привык это делать, стоя на ногах, словно и сидя нуждался в особой точке опоры, как только речь заходила об этом Странском.
— Я видел его в последний раз девятнадцать лет назад. Он еще был обер-лейтенантом. И уже был влюблен в эту Коппельман. Неизлечимо! История весьма фатальная. По уши влюблен в некую Коппельман. — Фамилию он произнес громче всего остального с отчетливой цезурой между слогами. — У них, разумеется, не было денег на залог. Твоя мать едва не уговорила меня внести за него половину.
— Он подал в отставку?
— Да, он это сделал и поступил служить на северную железную дорогу. В каких он теперь чинах? Советник министерства путей сообщения, вероятно?
— Так точно, папа.
— Так! Из своего сына он, кажется, сделал аптекаря?
— Нет, папа, Александр еще учится в гимназии.
— Так. Немного прихрамывает, как я слышал?
— Одна нога у него короче другой.
— Ну да, — с удовлетворением закончил старик, словно он уже девятнадцать лет тому назад предвидел, что Александр будет прихрамывать.
Он поднялся, лампы в вестибюле вспыхнули и осветили его бледность.
— Пойду за деньгами, — сказал он и двинулся к лестнице.
— Я принесу их, папа, — предложил Карл Йозеф.
— Спасибо! — промолвил окружной начальник. — Рекомендую твоему вниманию, — сказал он, покуда они ели пломбир, — Бахусовы валы — нечто весьма модное. Возможно, что ты там встретишь Смекаля.
— Благодарю, папа. Спокойной ночи!
На следующее утро, между одиннадцатью и двенадцатью, Карл Йозеф посетил дядюшку Странского. Советник еще не приходил из бюро, его жена, урожденная Коппельман, просила передать сердечный привет господину окружному начальнику. Карл Йозеф медленно направился в гостиницу через Корсо. Потом завернул в Тухлаубен в велел прислать рейтузы в гостиницу, после чего зашел и за портсигаром. Портсигар был холодный; его холод чувствовался сквозь карман тонкой гимнастерки. Он думал о визите к вахмистру Слама и решил ни в коем случае не входить в ее комнату. "Выражаю свое искреннее соболезнование!" — скажет он еще на веранде. Невидимые жаворонки заливаются под голубым сводом. Назойливо стрекочут кузнечики. Доносится запах сена, запоздалый аромат акаций и аромат распускающихся бутонов в саду жандармского управления. Фрау Слама мертва. Кати, Катерина Луиза, согласно метрическим записям. Ока мертва.
Они поехали домой. Окружной начальник отложил в сторону свои бумаги, прислонил голову к красной подушке в углу у окна и закрыл глаза.
Карл Йозеф как бы впервые видел голову окружного начальника, откинутую назад, раздувшиеся ноздри его узкого, костлявого носа, изящную расселину на гладко выбритом, припудренном подбородке и бакенбарды, спокойно разделенные на два широких черных крыла. Они серебрились на внешних углах, возраст уже коснулся их и висков тоже. "Он тоже умрет, — подумал Карл Йозеф. — Умрет и будет зарыт в землю. Я останусь".
Они были одни в купе. Дремлющее лицо отца мирно покачивалось в красном сумраке обивки. Под черными усами бледные узкие губы казались тонкой полоской. На худой шее, между двумя блестящими углами воротничка, выпячивалось обнажившееся адамово яблоко, опущенные синеватые веки с тысячью морщинок тихо и непрерывно дрожали, широкий, цвета красного вина, галстук равномерно поднимался и опускался, и кисти скрещенных на груди рук тоже спали, скрытые подмышками. Великая тишина исходила от дремлющего отца. Успокоенная и умиротворенная, дремала его суровость, прикорнувши в тихой продольной бороздке между носом в лбом, как буря, спящая в ущелье между скал. Эта бороздка была знакома Карлу Йозефу, даже очень знакома. Лицо деда на портрете украшала та же самая бороздка, гневное убранство всех Тротта, наследие героя при Сольферино. Отец раскрыл глаза.
— Долго еще?
— Два часа, папа.
Пошел дождь. Сегодня была среда, в четверг должен был состояться визит к вахмистру Слама. Дождь шел и в четверг с утра. Через четверть часа после еды, когда они еще сидели за кофе в кабинете, Карл Йозеф сказал:
— Я иду к Слама, папа.
— Он, к сожалению, один! — возразил окружной начальник, — Всего вернее ты его застанешь в четыре.
В этот момент послышались два звонких удара на церковной башне, окружной начальник поднял указательный палец и вытянул его в направлении колоколов, к окну. Карл Йозеф покраснел. Казалось, что отец, дождь, часы, люди, время и сама природа решили сделать его путь еще белее тяжелым. В те дни, когда он мог еще идти к живой фрау Слама, он прислушивался к полнозвучным ударам колокола, нетерпеливо, как и сегодня, но надеясь не застать дома вахмистра. Казалось, те дни зарыты в грудах многих десятилетий. Смерть осеняла и прятала их, смерть стояла между «тогда» и «сегодня» и вклинивала весь свой безвременный мрак между прошлым и настоящим. И все же полнозвучный бой часов не стал иным, и, так же как тогда, сидели они сегодня в кабинете за черным кофе.
— Дождь идет, — сказал отец, словно только сейчас его заметил. — Может быть, ты возьмешь экипаж?
— Я люблю ходить под дождем, папа!
Он хотел сказать: "Длинным, длинным должен быть путь, которым я пойду. Может быть, мне тогда следовало брать экипаж, когда она была еще жива!" Было тихо, дождь барабанил в окна. Окружной начальник поднялся.
— Мне нужно через дорогу. — Он подразумевал — в присутствие. — Мы еще увидимся. — Он закрыл дверь мягче, чем это было в его привычках. Карлу Йозефу показалось, что отец еще стоял с минуту за дверью, прислушиваясь.
Теперь на башне пробило четверть, затем половину. Половина третьего. Еще полтора часа! Он вышел в коридор, взял в руку шинель, долго приводил в порядок обязательную складку на спине, продернул эфес сабли сквозь пройму кармана, машинально надел перед зеркалом свой головной убор и вышел из дому.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Он шел знакомой дорогой — через открытый виадук, мимо спящего желтого казначейства. Отсюда уже была видна одинокая жандармская казарма. Он шел дальше. В десяти минутах ходу от жандармской казармы находилось маленькое кладбище с деревянным забором. Пелена дождя, казалось, сгущалась над мертвыми. Лейтенант дотронулся до мокрой железной щеколды и вошел. Незримая глазу, свистела какая-то птица. Где бы могла она прятаться? Не доносилось ли ее пение из могилы? Он отворил дверь в сторожку, старуха с очками на носу чистила картофель. Она выронила из подола в ведро шелуху, так же как и плоды, и встала.
