— Ты, значит, меня не любишь? — спросил он.
Он был уверен, что она не ответит на это. Смолчит. Она ответила:
— Нет! — приподняла черную завесу своих ресниц, смерила его с головы до ног обнаженным, ужасно обнаженным взглядом и добавила: — Ты пьян.
Он понял, что выпил слишком много. И удовлетворенно подумал: "Я пьян, да, и хочу быть пьяным". И произнес чужим голосом, словно обязан был быть пьяным и невменяемым:
— Ага, так!
Согласно его смутным представлениям, это были слова, которые в такой момент должен был процедить пьяный. Он так и поступил. И сделал все остальное:
— Я убью тебя, — медленно проговорил он.
— Убей меня! — прощебетала она своим прежним, звонким, привычным голосом.
Она встала. Встала проворно и легко, держа пуховку в правой руке. Стремительный взлет ее шелковых ног чем-то напомнил ему составные конечности в витринах модных лавок. Вся женщина была составлена, составлена из отдельных частей. Он больше не любил ее, он больше не любил ее. Он был преисполнен неприязни, которую сам ненавидел, злобой, которая, как неведомый враг, пришла из далеких краев и теперь поселилась в его сердце. Он произнес вслух то, что думал час назад:
— Навести порядок! Я наведу порядок.
Она рассмеялась полнозвучным голосом, которого он не знал. "Как на сцене", — мелькнуло у него в голове. Непреодолимое стремление доказать ей, что он может навести порядок, напрягло его мускулы, придало слабым глазам небывалую зоркость. Он сказал:
— Оставляю тебя с твоим отцом! Я пойду разыщу Тротта!
— Иди, иди, иди! — сказала жена.
Он ушел. Прежде чем оставить дом, он вернулся в кабинет выпить водки. Он вернулся к алкоголю, как к закадычному другу, — впервые в жизни. Налил себе стаканчик, еще один, третий. Звенящими шагами вышел из дому. Он отправился в казино. И там спросил денщика:
— Где лейтенант Тротта? Лейтенанта Тротта в казино не было.
Полковой врач повернул на прямую, как нитка, улицу, ведущую к казарме. Луна уже была на ущербе. Но светила еще серебряно и ярко, почти как полная.
Ничто не шелохнулось на тихой улице. Сухие ветки обнаженных каштанов рисовали мудреную сетку на чуть выпуклой мостовой. Резко и холодно звучали шаги доктора Деманта. Он шел к лейтенанту Тротта, Вдали, в голубоватой белизне, он видел мощную стену казармы и шел прямо на нее, на эту неприятельскую крепость. Навстречу ему понесся холодный, жестяный звук отбоя. Доктор Демант прямиком надвигался на замороженные, металлические звуки. Скоро, каждое мгновение мог появиться лейтенант Тротта. И действительно, темное пятно отделилось от мощной белизны казармы и двинулось ему навстречу. Лейтенант отдал честь. Доктор Демант, как из бесконечной дали, услышал свой голос:
— Вы были сегодня днем у моей жены, господин лейтенант?
Вопрос отдался в синем стеклянном своде неба. Давно уже, несколько недель, говорили они друг другу «ты». Но теперь стояли лицом к лицу как враги.
— Я был сегодня днем у вашей жены, господин полковой врач, — сказал лейтенант.
Доктор Демант подошел вплотную к лейтенанту.
— Что у вас с моей женой? — Толстые стекла докторских очков сверкали. У него больше не было глаз, только очки.
Карл Йозеф молчал. Казалось, что во всем обширном белом свете не существовало ответа на вопрос доктора Деманта. Десятки лет можно было напрасно дожидаться ответа, словно язык людей исчерпался и высох на веки веков. Сердце колотилось о ребра частыми, сухими, жесткими ударами. Сухой и жесткий, прилипал язык к гортани. Из оледеневшей стеклянной дали послышались слова доктора Деманта:
— Отвечайте, господин лейтенант!
Лейтенант щелкает каблуками (по привычке, а также чтобы услышать какой-нибудь звук), и звон шпор успокаивает его. Он говорит совсем тихо:
— Господин полковой врач, между вашей женой и мною ничего нет!
"Он сошел с ума! — думает лейтенант и: — Разбито!" Что-то разбито. Кажется, он слышит сухой звук разлетающихся осколков. Разбитая верность! — приходит ему в голову, он где-то читал эту фразу. Разбитая дружба! Да, это разбитая дружба.
Внезапно он понимает, что полковой врач уже много недель его друг; его друг! Они виделись ежедневно. Однажды он с полковым врачом гулял но кладбищу между могилами. "Так много на свете мертвых, — сказал полковой врач. — Разве ты тоже не чувствуешь, что можно жить мертвыми?" — "Я живу дедом", — отвечал Тротта. Он представил себе портрет героя Сольферино, меркнувший под сводом отчего дома. Да, что-то братское звучало в словах доктора. "Мой дед, — говорил полковой врач, — был старым, рослым евреем с седой бородой!" И Карл Йозеф видел старого, рослого еврея с седой бородой. Они оба были внуками. Когда полковой врач сидит на лошади, он выглядит немного смешным, маленький, он кажется еще миниатюрнее, и лошадь несет его на спине, как мешочек с овсом. Так же скверно ездит и Карл Йозеф. Он хорошо знает себя. Он видит себя, как в зеркале. Во всем полку имеются только два офицера, за спиной которых перешептываются другие: доктор Демант и внук героя битвы при Сольферино! Их двое во всем полку. Двое друзей.
— Вы даете слово, господин лейтенант? — спрашивает доктор.
Тротта, не отвечая, протягивает ему руку. Доктор говорит: "Спасибо!" — и пожимает эту руку. Они вместе идут по улице обратно, десять шагов, двадцать шагов, не проронив ни единого слова.
Внезапно полковой врач начинает:
— Ты не должен на меня сердиться. Сегодня приехал мой тесть. Он видел тебя. Она меня не любит. Не любит меня. Понимаешь ли ты?.. Ты еще молод, — добавляет он, помолчав, словно пожалев о своих словах. — Ты еще молод.
— Я понимаю, — говорит Карл Йозеф.
Они шагают в ногу, их шпоры звенят, сабли постукивают. Огни города, желтоватые и уютные, кивают им навстречу. Им обоим хочется, чтобы улица не имела конца. Долго, долго хочется им так вот шагать рядом. У каждого из них есть много, что сказать, и оба они молчат. Одно слово, одно слово так легко выговорить. Но оно не выговаривается. "В последний раз, — думает лейтенант, — в последний раз мы идем так вот, рядом".
Они уже подходят к городу: полковому врачу необходимо сказать еще несколько слов, прежде чем они в него войдут.
— Это не из-за моей жены, — говорит он. — Но это уже неважно. С этим я покончил. Это — из-за тебя. — Он ждет ответа и знает, что ответа не последует. — Все хорошо, благодарю тебя, — быстро добавляет доктор. — Я еще зайду в казино. Ты тоже?
Нет. Лейтенант Тротта сегодня не идет в казино. Он поворачивает назад.
— Спокойной ночи, — говорит он и направляется в казарму.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Надвигалась зима. По утрам, когда полк отправлялся на учение, было еще сумрачно. Тонкий покров льда на мостовых раскалывался под копытами лошадей. Серый пар вырывался из их ноздрей и ртов всадников. На ножны тяжелых шашек и стволы легких карабинов жемчужинами оседало матовое дыхание мороза. Маленький городок казался еще меньше. Глухие, студеные зовы труб не привлекали никого из обычных зрителей. Только извозчики на старой стоянке каждое утро приподымали свои бородатые головы. Когда снегу наносило много, они выезжали на санях. Бубенчики на упряжи их лошаденок тихонько позвякивали, непрестанно приводимые в движение беспокойным топтанием дрогнущих животных. Дни походили друг на друга, как снежные хлопья. Офицеры уланского полка ждали какого-нибудь из ряда вон выходящего события, которое внесло бы разнообразие в монотонность их дней. Никто, правда, не знал какого рода будет это событие. Но всем казалось, что эта зима таит какую-то страшную неожиданность в своем льдистом лоне. И в один прекрасный день она вырвалась наружу, как красная молния из белого снега…
