Артистической славы добиваются также певцы или чтецы молитв, которых на Западе называют канторами, а в Восточной Европе — хазанами. У этих певцов дела обстоят, как правило, лучше, чем у музыкантов: они служат религии, их искусство благостно и торжественно. Дело, которому они себя посвятили, ставит их в один ряд со священниками. Некоторых, чья известность достигает Америки, приглашают за океан в богатые еврейские кварталы. В Париж, где существует несколько богатых еврейских общин, представители синагог ежегодно выписывают на праздники какого-нибудь знаменитого певца и хазана из восточных земель. И тогда евреи идут на молитву, как на концерт, разом удовлетворяя и религиозное, и эстетическое чувство. Я подозреваю, что содержание исполняемых молитв, равно как и само пространство, в котором они произносятся, повышают художественную ценность певца. Лично мне так ни разу и не выпал случай проверить, правы ли были евреи, с жаром уверявшие меня в том, что такой-то и такой-то хазаны пели намного лучше Карузо.
Самое же диковинное ремесло выбрал себе так называемый бадхан — шут и паяц, философ и сказочник. Ни один городок, ни одно местечко не обходятся без хотя бы одного бадхана. Он веселит гостей на свадьбах и семейных праздниках, ночует в молельне, сочиняет сказки, слушает мужские диспуты и ломает голову над всяким вздором. Никто не принимает его всерьез. А ведь он серьезнейший человек! Он с таким же успехом мог бы торговать птичьим пухом и кораллами, как вон тот состоятельный господин, который приглашает его на свадьбу, с тем чтобы бадхан выставил себя на посмешище. Но бадхан не торгует. Ему не с руки заводить ремесло, жениться, родить детей и слыть уважаемым членом общества. Он ходит из деревни в деревню, из города в город. С голоду не умирает, но вечно ходит полуголодный. Бадхан не умирает — бадхан нуждается, причем нуждается добровольно. Его сказки, попади они в печать, произвели бы в Европе фурор. Во многих всплывают темы, известные из идишской и русской литературы. Знаменитый Шолом-Алейхем был своего рода бадханом — правда, бадханом разумным, честолюбивым, осознающим свою культурную задачу.
На европейском Востоке вообще нередки одаренные сказители. В каждой семье всегда найдется какой-нибудь дядя, мастер рассказывать сказки. В глубине души он поэт, и сюжеты свои он либо заготавливает заранее, либо выдумывает и меняет по ходу дела.
Зимние ночи холодны и долги, и сказочники, у которых обычно худо с дровами, готовы рассказывать за два-три стаканчика чая или за то, чтоб их пустили погреться у печки. К ним относятся по-другому — лучше, чем к профессиональным шутам. Они хотя бы для отвода глаз пытаются заниматься практическим ремеслом и достаточно умны, чтобы не афишировать перед прагматически настроенным рядовым евреем прекрасное безумие, воспеваемое шутом. Шуты — революционеры. Рассказчики-дилетанты заключили союз с обывательским миром и остались любителями. Обычный еврей считает искусство и философию, существующие вне связи с религией, не более чем «развлечением». Впрочем, он достаточно честен, чтобы не лицемерить, и от разговоров о музыке, об искусстве скромно воздерживается.
Идишский театр приобрел за последние годы на Западе такую известность, что возносить ему здесь хвалы нет нужды. К тому же это изобретение скорее западного, чем восточного гетто. Благочестивый еврей не ходит в театр, полагая, что это нарушает религиозные предписания. Театралами на европейском Востоке становятся просвещенные евреи, как правило, с развитым национальным самосознанием. Они европейцы, хотя до типа западноевропейского театрала, который идет на спектакль с желанием «скоротать вечерок», им еще очень далеко.
Кого на Западе совершенно не знают, так это еврейского селянина. Он никогда сюда не выбирается. Он по-мужицки сросся с родимой «почвой». Да он и есть наполовину мужик. У себя в деревне он арендатор, мельник или шинкарь. Никогда ничему не учился. Едва умеет читать и писать. С трудом справит разве что самый мелкий гешефт. Разве что самую малость умней мужика. Крепкий, рослый, здоровый как бык. Обладает физической смелостью, любит подраться, не страшится опасности. Нередко пользовался своим превосходством над мужиком, что в старой России давало повод к погромам, а в Галиции — к антисемитским кампаниям. Но при этом его отличают природная крестьянская кротость и большая душевная честность. Еще одной характерной его чертой является здравомыслие, которое встречается везде и всюду, а особенно благодатную почву находит там, где разумное племя напрямую подчинено законам природы.
Говорить о еврейском пролетариате мне, признаюсь, довольно трудно. Не могу удержаться от серьезного упрека в адрес изрядной его части: упрека если не во враждебности, то в равнодушии к своему классу. Из множества несправедливых и нелепых претензий Запада в адрес евреев Восточной Европы самая несправедливая и нелепая — будто они разрушители устоявшегося порядка, что в переводе на язык филистеров означает «большевики». На самом же деле еврейский бедняк это самый консервативный из всех бедняков земли. Он, так сказать, залог сохранения старого общественного уклада. В своем подавляющем большинстве евреи составляют буржуазный класс со своими национальными, религиозными и племенными особенностями. Антисемитизм на Востоке (да и на Западе) зачастую гораздо революционней; пусть это, что называется, «социализм дураков», все равно это социализм
[19]
. Бедный славянин, мелкий крестьянин, рабочий, ремесленник — все они уверены, что у еврея есть деньги. Денег у еврея так же мало, как у его врага-антисемита. Но еврей живет с буржуазным размахом. Он голодает и бедствует более упорядоченно, чем пролетарий-христианин. Он, если можно так выразиться, ежедневно воздерживается от принятия в положенный час положенной пищи. Зато раз в неделю — в пятницу вечером — съедает не меньше, чем его состоятельный единоверец. Детей своих он отправляет в школу и умеет прилично одеть, денег на ветер не бросает, а благодаря своей принадлежности к древнему племени всегда хоть что-нибудь да имеет — фамильную драгоценность, мебель или постель. Какая-нибудь ценная безделушка в еврейском доме всегда найдется. У еврея хватает ума ничего не продавать. Он не пьянствует, не склонен к печальной, но здоровой беспечности пролетария-христианина. Всегда сумеет выделить дочери небольшое приданое — если не деньгами, то тряпками. Сумеет даже прокормить зятя. Будь он ремесленник или мелкий торговец, бедный книжник или храмовый служка, нищий или водонос — еврей не желает быть пролетарием, хочет отличаться от бедноты, изображает благополучие. Нищий еврей предпочтет побираться по домам богатых людей, чем на улице. У прохожих он тоже просит, но все-таки основной доход приносит ему своего рода «постоянная клиентура», которую он регулярно навещает. К богатому мужику еврей ни за что не пойдет; иное дело — к менее состоятельному соплеменнику. У нищего еврея своя сословная гордость. Буржуазный талант еврейского народа к благотворительности, коренящийся в его консервативности, сдерживает революционизацию пролетарской массы. Религия и обычай запрещают всяческое насилие, запрещают мятеж, возмущение и любые открытые проявления ненависти. Бедный богомольный еврей смирился со своей участью, как любой богомольный бедняк, безразлично, какой конфессии. Бог одних создал богатыми, других бедными. Восставать против богача — все равно что восставать против Бога.
