Они выбрались из канавы. Оглобля была сломана, одно колесо отскочило, в другом не хватало двух спиц. Придется провести ночь здесь, решили они, утром будет видно.
— Вот так начинается твое путешествие в Америку, — сказал Самешкин. — И что вы все ездите по свету! Черт носит вас с места на место. Вот мы, к примеру, живем, где родились, только если война начнется, так уж тогда поедем в Японию!
Мендл Зингер не ответил. Он сидел на обочине рядом с Самешкиным. В первый раз за свою жизнь сидел Мендл Зингер на голой земле рядом с крестьянином, и случилось это глухой ночью. Он смотрел на небо и звезды и думал: там, за ними, сам Бог. Все это Господь создал за семь дней, но если еврею вздумается поехать в Америку, так на это уйдут годы!
— Видишь, как красиво? — спросил Самешкин. — Скоро начнется жатва. Нынче год хороший. И если все пойдет так хорошо, как я думаю, осенью я куплю себе еще одну лошадку. Что-нибудь слышно о твоем сыне Ионе? Вот он в лошадях разбирается. Он-то не такой, как ты. Может, тебя твоя баба обманула?
— Все может быть, — ответил Мендл.
Он вдруг почувствовал какую-то легкость, все стало доступно для понимания, ночь освободила его от предрассудков. Он теснее прижался к Самешкину, точно тот был ему братом.
— Все может быть, — повторил он, — никчемный народ эти бабы.
Неожиданно Мендл всхлипнул. И заплакал Мендл, сидя глухой темной ночью рядом с Самешкиным.
Крестьянин прижал ладони к глазам, ему казалось, что он сам сейчас заплачет.
Немного погодя он положил руку на худые плечи Мендла и тихо сказал:
— Спи, еврей, тебе нужно выспаться! — И он еще долго сидел так, а Мендл Зингер спал, похрапывая во сне. Лягушки не умолкали до утра.
VIII
Спустя две недели к дому Мендла Зингера подкатил, поднимая тучи пыли, небольшой двухколесный экипаж, в нем сидел нежданный гость. Это был Каптурак.
Он сообщил, что бумаги уже готовы. Если через четыре недели придет из Америки ответ от Шемарьи, называемого также Сэмом, то отъезд семьи Зингеров будет обеспечен. Только это и хотел сообщить Каптурак да еще то, что предпочел бы получить сейчас двадцать рублей задатка, а не ждать, пока придут деньги от Шемарьи.
Двойра вошла в сколоченный из гнилых досок сарай, стоявший посреди маленького двора, стянула через голову кофту, достала спрятанный на груди завязанный узлом носовой платок и отсчитала восемь рублей монетами. Потом она снова натянула кофту, вернулась в дом и сказала Каптураку:
— Тут все, что я смогла занять у соседей, берите то, что есть.
— Ладно, раз вы мои старые клиенты, пусть будет так! — сказал Каптурак, вскочил в свой легонький желтый экипажик и тотчас же скрылся в клубах пыли.
— У Мендла Зингера был Каптурак! — говорили в городке.
— Значит, Мендл едет в Америку.
И в самом деле, путешествие Мендла Зингера в Америку уже началось. Все давали ему советы, как уберечься от морской болезни. Появилось несколько покупателей, желавших осмотреть домишко Мендла. Они предлагали за него тысячу рублей, сумма, за которую Двойра готова была отдать пять лет своей жизни.
Но Мендл Зингер сказал:
— Ты знаешь, Двойра, что Менухиму придется остаться? Где же он будет жить? Через месяц Биллес выдает свою дочь за музыканта Фогля. Пока у молодых не появится ребенок, они смогут присмотреть за Менухимом. А за это мы дадим им жилье и не возьмем с них денег.
— Так ты уже решил оставить Менухима здесь? Подожди, до нашего отъезда осталась еще пара недель, а до тех пор Господь сотворит чудо.
— Если Господь захочет сотворить чудо, — возразил Мендл, — он не станет об этом извещать. Но будем надеяться. Если мы не поедем в Америку, то с Мирьям случится несчастье.
Если же мы поедем в Америку, тогда нам придется оставить Менухима здесь. Не хочешь ли ты отправить Мирьям одну в Америку? Кто знает, что она натворит в дороге и там, в Америке, если мы отправим ее одну. Менухим так болен, что помочь ему может только чудо. Если же случится чудо и он выздоровеет, тогда он тоже поедет. Хоть Америка и далеко, но она все же находится на этом свете, а не на том.
Двойра притихла. Она услышала слова ребе из Клучиска: «Не оставляй сына своего, даже если он тебе в тягость. Не отпускай его от себя, он плоть твоя, как и здоровые дети!»
Но она не осталась с ним. Много лет, день за днем, час за часом ждала она предсказанного ей чуда. Ни мертвые на том свете, ни ребе на этом так и не помогли ей, сам Бог не хотел ей помочь. Море слез пролила она. С тех пор как родился Менухим, ночь поселилась в ее сердце, всякая радость была отравлена скорбью. Праздники стали мукой, и дни отдыха стали днями печали. Не было больше ни весны, ни лета. Все времена года превратились в зиму. Солнце всходило, но не согревало. Одна только надежда не хотела умирать.
— Он так и останется калекой, — говорили все соседи. Ведь несчастье приключилось не с ними, а тот, кто не знал горя, не верит и в чудо.
Но и тот, кто знал горе, тоже не верит в чудо.
Чудеса совершались лишь в давние времена, когда евреи еще жили в Палестине. С тех пор чудес уже больше не случалось. Но разве не ходят правдивые истории о чудесах, которые совершил ребе из Клучиска? Разве не он делал слепых зрячими и исцелял парализованных? Вот, например, дочь Натана Пиченика. Что с ней было? Сумасшедшей была она, безумной. Но ее повезли в Клучиск. И ребе посмотрел на нее. И сказал он свое слово. А потом плюнул он трижды. И что вы думаете? Вернулась дочь Пиченика домой разумная, легкая и свободная.
Другие люди имеют счастье, думала Двойра. Чтобы случилось чудо, надо тоже иметь счастье. Но у детей Мендла Зингера нет счастья. Какое счастье у детей учителя?
— Если бы ты был разумным человеком, — обратилась она к Мендлу, — ты бы завтра же поехал в Клучиск и спросил совета у ребе.
— Я? — спросил Мендл. — Что мне делать у твоего ребе? Ты уже была у него, так поезжай еще раз! Ты в него веришь, вот тебе он и даст совет. Ты же знаешь, не верю я в это. Чтобы говорить с Богом, еврею не нужен посредник. Господь услышит наши молитвы, если мы не будем делать неправедные дела. А будем вести себя неправедно, так Он нас накажет!
— За что же карает Он нас? Разве мы сделали что-то плохое? Почему же Он так жесток?
— Не богохульствуй, Двойра. Оставь меня в покое, мне некогда с тобой говорить.
И Мендл углубился в чтение божественной книги.
Двойра схватила свою шаль и вышла из дома. Во дворе стояла Мирьям. Она стояла там, розовая от лучей заходящего солнца, в белом платье, отливавшем сейчас золотисто-оранжевым светом, игравшим в ее гладких черных волосах, и смотрела прямо на солнце своими большими черными широко открытыми глазами, не боясь его слепящих лучей. Красивая, подумала Двойра. Я тоже когда-то была красивой, такой же красивой, как моя дочь, и что со мной стало? Женой Мендла Зингера стала я. Мирьям красивая, гуляет с казаком. Может быть, она права.
