В это мгновение открывается люк чердака, и появляется Игнатий, старый лифт-бой. Неужели сегодня его так высоко поднял его лифт?
— Отель горит! — кричит Игнатий.
— Спускайтесь же вниз! — зовет заведующий.
Вдруг из чердачного люка вырывается яркое пламя; голова Игнатия исчезает.
— Нам нужно спасти его! — говорит заведующий.
Вдруг, подобно зверю, вырывается сноп желтого пламени.
Загорается на шестом этаже. За окнами видны белые пучки огня.
Пожар на пятом, четвертом этажах. Горят все этажи в то время, как толпа штурмует гостиницу.
В суматохе я замечаю Звонимира и окликаю его.
В сильный шум тяжелыми ударами врывается звон городских башен и колоколен.
Раздается барабанная дробь. Ее сопровождает гул от твердо ступающих подбитых гвоздями сапог. Раздается звук команды.
XXIX
Солдаты явились раньше, чем я предполагал. Они ступают точно так же, как и мы когда-то маршировали, широкими, развернутыми двойными шеренгами с офицером во главе и барабанщиком сбоку. Ружья с примкнутыми штыками они держат наперевес. Они маршируют под дождем, грязь летит вверх, и вся сомкнутая солдатская масса топает, подобно машине.
Командный оклик разъединяет эту плотную массу. Двойные шеренги расступаются. Солдаты стоят, подобно вырубленному лесу, в больших интервалах на арене борьбы.
Они окружают весь массив зданий. Толпа замкнута в отеле и на тесной улице.
Звонимира я больше не видел.
XXX
Всю ночь я прождал Звонимира.
Было много убитых. Быть может, Звонимир был среди них? Я написал его старику-отцу, что Звонимир умер в плену. К чему мне было сообщать старику, что смерть настигла его силача-сына в пути?
Многих возвращенцев настигла смерть в отеле «Савой». Она в продолжение шести лет охотилась на них, на войне и в плену. Кого преследует смерть, того она и настигает.
В седеющем утре вздымаются полуобвалившиеся остатки отеля. Ночь была прохладная и ветреная и способствовала росту пожара. Утро несет с собою серый, косой дождь, который тушит скрытый огонь.
В обществе Авеля Глянца я направляюсь на вокзал. Следующий поезд должен уйти вечером. Мы сидим в пустой зале для пассажиров.
— Знаете ли вы, что Игнатий, собственно, и был Калегуропулосом? А Гирш Фиш также сгорел в отеле.
— Жалко, — заявляет Авель Глянц. — Это была хорошая гостиница.
Мы едем тихим поездом вместе с южнославянскими возвращенцами. Возвращенцы поют. Авель Глянц начинает:
— Когда я приеду к своему дяде в Нью-Йорк…
— Америка! — думается мне — сказал бы Звонимир, только одно слово — «Америка!»
1924
