Митридат зовет слугу.
— Не вернулись ли гонцы с побережья? Юный слуга отвечает с поклоном:
— Нет, царь.
— Как вернутся, пусть идут прямо сюда.
— Будет исполнено, царь.
Вот уже много дней Митридат ждет вестей из Греции. Как там дела у Архелая? Сумел ли он разбить Суллу? Гонцы один за другим скачут в приморские греческие города, чтобы разузнать от купцов и работорговцев, плывущих в Азию из Эллады, не слыхать ли чего о сражениях на Беотийской равнине. Гонцы привозят один ответ:
— Война в Греции продолжается, но кто там одерживает верх, Архелай или Сулла, неизвестно.
Чтобы развеять мрачные думы, Митридат отправился на женскую половину дворца к Стратонике.
В покоях у Стратоники звенели струны дутаров, звучали чанги и дойры. Чернобровая молодая певица пела грустную песню на персидском языке, прикрыв густыми ресницами большие восточные глаза. Стратонике нравились персидские песни и танцы. Хотя она не знала ни слова по-персидски, тем не менее окружала себя служанками-персиянками, которые частенько развлекали госпожу песнями и танцами своего народа.
Стратоника жестом пригласила вошедшего Митридата сесть рядом с ней, Митридат охотно повиновался, звучавшая мелодия удивительно подходила к его душевному состоянию.
Высокая печаль, рождаясь в мелодичном рокоте струн, возносилась чистым и протяжным голосом певицы к тем высотам человеческого восприятия, когда трепетное чувство владеет сердцем, способным в эти минуты острее чувствовать и сострадать.
— О чем эта песня? — спросила мужа Стратоника.
Она видела по лицу Митридата, как воздействуют на него слова персидской песни, и захотела узнать ее содержание.
Митридат вполголоса стал переводить Стратонике то, о чем пела певица, а пела она о печали, имеющей крылья, подобно птице. «И шепчут уста, и тихая улыбка озаряет лицо, и катится по щеке слеза… Топот быстрого коня затих вдалеке. Любимый умчался в страну за горами. Девушка ждет, а рядом нет никого. В сердце тоска… А в небе кружит темнокрылая птица — девичья печаль. Улетай печаль, улетай!..»
Пели струны дутаров, им вторила дойра. И красивая песня на непонятном языке лилась из алых уст певицы. Из глаз Стратоники текли слезы, когда она слушала Митридата.
— Я обязательно выучу персидский язык, — прошептала Стратоника, когда песня смолкла.
Долгожданные гонцы прибыли в Пергам спустя два дня, и огромный город сразу наполнился смятением. Из улицы в улицу, из дома в дом шел слух еще об одном успехе римлян в Греции. Теперь Архелай был разбит окончательно.
Митридат принимал ванну, когда к нему пришел Критобул в сопровождении одного из гонцов.
— Печальная весть тебе, царь, — упавшим голосом сказал секретарь. — Войско Архелая разбито под Орхоменом.
Митридат выбрался из ванны и завернулся в простыню. Слуги, повинуясь его властному жесту, торопливо удалились.
— Как это случилось? — спросил царь. Критобул вытолкнул вперед гонца.
— Я не знаю подробностей, царь, — ответил тот. — Мне велено передать только то, что римляне победили Архелая в открытом сражении, а потом взяли штурмом его укрепленный лагерь.
— Кто велел передать?
— Командир триеры, пришедшей из Халкиды. Его послал Архелай.
— Архелай в Халкиде?
— Да, царь.
— Что еще велел передать мне Архелай?
— Царь, Архелай просит у тебя позволения вступить в переговоры с Суллой.
— Он не верит в победу?
— Не знаю, царь.
— Ладно. Ступай.
Гонец с поклоном удалился.
— Похоже, Архелай совсем потерял голову после всех поражений, — осуждающе промолвил Критобул.
— Как он мог проиграть подряд два сражения, имея такое превосходство в силах?! — вскричал Митридат, переполненный негодованием. — Клянусь Зевсом, не понимаю! Или Сулла — это новый Александр, или я окончательно лишился милости богов!
Военачальники, собранные Митридатом на совет, выглядели хмурыми и подавленными. Самые воинственные из них пребывали в войске Архелая, а те, что оставались здесь, находясь под впечатлением ошеломляющих побед Суллы, все как один твердили, что пора заключать мир.
— Если самые лучшие наши войска не смогли победить римлян ни в открытом поле, ни за стенами городов, стало быть, продолжение войны грозит нам полным крахом! — заявил Сисина.
— Единственное спасение — это мир, — вторил ему Изабат, — причем мир на любых условиях.
— Если уж даже Архелай, самый рьяный сторонник войны, выступает за переговоры с Суллой, значит, наше положение действительно очень плачевно, — молвил осторожный Артасир.
За мир стояли Кратер и Пелопид. И Моаферн. Один Тирибаз был за продолжение войны.
— У Суллы нет кораблей, — говорил он, — переправиться из Европы в Азию он не сможет при всем желании. Все его победы в Греции — это победы над Архелаем, но не над Митридатом. Пусть Сулла разбил два наших войска, мы соберем третье. Разобьет и его — выставим четвертое. У нас за спиной бесчисленные азиатские племена, а у Суллы союзников нет. Даже Рим ему враждебен. Войско Суллы измотано беспрерывными осадами, переходами и сражениями, в Греции это войско, как в ловушке. Нужно послать в Грецию новое войско, таково мое мнение.
— Но Архелай… — начал было Критобул. Тирибаз перебил его:
— Архелая необходимо отстранить от командования. Я сам готов возглавить войско.
Но тут заговорили союзники Митридата, все они не горели желанием и дальше воевать с Римом.
— Пусть мои слова не покажутся дерзкими, однако я склонен усматривать в победах Суллы не просто удачу и талант полководца, но волю богов, — сказал вождь толистобогиев Кингеториг. — Галаты готовы воевать с людьми, но не с богами.
— Я скажу напрямик, хоть и являюсь зятем Митридата, — произнес царь пафлагонцев Александр. — Невелика честь устилать своими костями беотийские равнины, поэтому я больше не намерен посылать своих воинов на смерть.
Военачальники фригийцев, мисийцев, карийцев, вифинян и эллинских наемников также в один голос выразили нежелание переправляться в Грецию ни под началом Тирибаза, ни даже самого Митридата.
Митридат понял свое бессилие: уговорить союзников продолжать войну он не мог, заставлять силой не смел. У одного Кингеторига было десять тысяч галатов. Причем толистобогиев всегда были готовы поддержать их собратья трокмы и тектосаги, вожди которых хоть и помалкивали на совете, но по их лицам было видно, что они согласны с Кингеторигом.
Не хотелось Митридату ссориться и с Александром из любви к дочери.
— Критобул, — сказал царь, — приготовь письменный указ. Я даю Архелаю полномочия для заключения мира.
