— А смог бы?
— Не мне судить. Коли берется, верно, сможет. Зачем иначе на себя позор навлекать?
— И то правда. А ты говорил, будто собирался он с твоими людьми в молдавском походе канцлера поучаствовать.
— Он бы, может, и поучаствовал. Молодой, кровь кипит. Только никому такое не нужно. С ним все время отец Пимен, так через Пимена понять ему дали — не надобен нам в общем строю.
— Обиделся, поди.
— Монах сказывал, вскипел, а потом рассудил и согласился.
— Отходчивый?
— Нет, где там! Расчетливый.
— Как у тебя-то он, зять, живет? С семейными твоими?
— Упаси меня. Боже! Как можно. Отдельно живет. С монахом. И с доктором итальянским. На полном моем викте. С челядью не мешается. Князь Константы присоветовал, когда много гостей собирается, ему бы с шляхтичами встречаться. Сам он встреч таких не ищет. Гордый.
— Так о чем же с канцлером толковать можно?
— Замойский присоветовал королю его представить.
— И всю тайну его раскрыть? А вдруг Зигмунт воспротивится? От него никогда не знаешь, чего ждать. Велит Москве выдать, тогда что? Выдашь.
— Никогда. И не скажет такого король — уж об этом канцлер позаботится. Дружбы между ними нет, так ведь Замойский только что из похода удачного молдавского вернулся. Сколько король ни капризничай, а добрых отношений рушить не станет. Это точно.
— А кто ж его представлять ко двору станет? Князь Константы?
— С чего бы? Отказался от гостя, мне его с рук на руки сдал, я и представлю. Вместе с канцлером.
— Так и я бы с вами, зять, ко двору поехал. Уж как моя воеводина о королевском дворе мечтает! Распотешил бы тещу-то, пан Константы. Может, иного случая представиться ко двору и не дождаться.
— Пани воеводина! Пани воеводина! Никак с Марыней справиться не можем. К ясновельможной пани рвется. Хочу матечку видеть, сейчас хочу! И ножки, и ручки, и зубки в ход пустила. Плакать-то, как всегда, не плачет, а покраснела вся, что твой бурачок. Не знаем, как унять. Не до дочки ведь пани, сами знаем.
— Господь Милосердный! Сил у меня никаких. Ну пусть войдет. Не уймется, пока своего не добьется. Только бы на постель не садилась — болит все, в глазах темень. Подержите ее. Или на стульчик какой в сторонке усадите.
— Матечко! Матечко моя? Почему они закрыли тебя? Почему меня к тебе не пускают? Прикажи им! Слышишь, матечко, прикажи, негодная!
— Тихо, тихо, Марыню. Не можется мне. Сильно не можется.
— Опять не можется! Сколько же так продолжаться будет, матечко? Сколько праздников отец из-за тебя отменил. Люди к нам приезжать перестали.
— На все Господня воля, Марыню. Видно, прогневала Господа я…
— Прогневала, так покайся, прощения попроси, вели пану ксендзу за тебя молиться. Не лежи так, матечко, не лежи!
— Не доходят молитвы мои, дочка.
— А зачем лекарю отец платит? Зачем его держит, если он ничего делать не умеет? Гнать его надо! Нового найти!
— Вон ты какая у нас, Марыню, — ни в чем терпежу не знаешь. А мне что сказать хотела? Слаба я, дочка, трудно мне с тобой.
— А Урсула приезжает — часами с тобой сидит. Ее матечка не гонит — слов обидных не говорит. Сама под дверью слышала, как смеетесь, не то что со мной. И проводят к матечке Урсулу сразу, как приедет.
— Мала ты еще, Марыню. Урсула вон уж своих деток имеет. Советов просит. Разных. Лекарства привозит.
— Мне сказали, что и матечка скоро нам нового братца или сестричку принесет. Это как Урсула? Значит, Урсула такая же старая, как матечка, стала?
— О, Господи, Господи! Да что же это за ребенок такой — ни угомона, ни покоя от Марыни нет. Поди, Марыню, поди прочь. Завтра придешь. Может, полегче мне станет. Отлежусь немножко. Голова кружиться перестанет.
— Нет, не завтра! Сейчас мне, матечко, пусть скажет, когда меня замуж отдадут!
— Тебя? Замуж? Десяти-то лет?
— Ну и что, что десяти. А когда же, матечко? Долго еще ждать?
— Да зачем тебе, Марыню? Замуж зачем? Дома тебе плохо?
— Плохо. Очень плохо. Ни платья нового сшить, ни по моде французской причесаться. Куафер только смеется да мимо проходит.
— Вот вырастешь…
— Конечно, вырасту. Да я сейчас хозяйкой сама себе быть хочу. У служанок противных ни о чем не спрашивать — приказывать! И чтоб сразу все делали! От работы не отлынивали. По углам не шептались с парубками.
— Ишь ты, какая строгая.
— Как же не строгая, если хозяйка. Уж так лежать, как матечка, не стану. У меня девки с утра до ночи над платьями моими сидеть будут. И чтобы все по французской моде!
— Не умеют они так, Марыню. Где им!
— Учатся пусть! Не к французскому же их двору посылать. Лучше мастера для обучения выписать.
— Так вот Урсула и без французских платьев замуж, слава Богу, вышла. Живет себе припеваючи.
— Урсула может, а я не хочу. Да и не пошла бы я за Вишневецкого. Ни за что не пошла.
— Чем же тебе зять не нравится? Мало он тебя балует?
— Вина много пьет. Лицо красное. От стола встает — шатается. Танцует плохо. И голос у него громкий, грубый. Сразу видно, не велика шляхта.
— Не смей так говорить, Марыню, не смей. Не дай Бог зять услышит — на всю жизнь обидится.
— И пусть обижается. Я сама его принимать не стану, как замуж выйду. Не нужен мне родственник такой.
— Так это зависит, за кого тебе удастся замуж выйти. А может, и наоборот — у Вишневецого охоты не будет тебя принимать.
— Меня не принимать? Да я никогда ни за кого ниже него родом не пойду. Уж лучше в монастыре сидеть, чем с каким-нибудь худородным в люди показываться. Стыд какой! Мнишкувна ведь я. Мнишкувна!
— И откуда ты глупостей таких набралась, Марыню? Откуда? Все у тебя в глупой твоей головке перемешалось. Не иначе пан библиотекарь одурманил ребенка. Касю! Где ты там, Касю? Чтобы никогда больше Марыню к пану библиотекарю не отпускать. Совсем паненка наша из-за него здравого смысла лишилась! Не под силу ей в делах семейных разобраться, так одна глупость заварилась.
— Вот и объясни, почему глупость, матечко. Я знать хочу. Все о родах знатных, с нашим родственных.
— Тогда посиди тихо и послушай. Лучше сама тебе все расскажу, чтобы не посмела зятя нашего высокочтимого оскорблять. Была ты в Вишневце? Помнишь тамошний замок?
— Помню. Замок огромный. Леса вокруг. И река широкая, широкая. И портретов в залах много-много.
— Вот-вот. А почему портреты? Повели Вишневецкие свой род не от кого-нибудь — от самого великого князя литовского Ольгерда. Это один из его правнуков — Золтан в Вишневце поселился и фамилию такую себе взял. От Золтана земли Вишневецкие сначала брату его Василию перешли.
