Слова сказал обидные. Страшные. Что король Христиан не верит в смерть внезапную. Полагает, принял ее брат от яда. А особенно сестра покойного, нынешняя королева Англии, убивается. Простить не может, что отправили Иоганна на заклание к московитам, что никто еще оттуда добром не вернулся. Никто!
Нет, нет, москвичи ни при чем. Он один всему виною. На него, Бориса, заклятие положено: за что ни возьмется, все в прах рассыпается. А яд… Что ж, его и на дворе герцога любой подсыпать мог. Из ненавистников семейства Годуновых. Чтобы не окрепла их держава, не укрепился корень. Это возможно.
Сестра. Арина Федоровна. Не простила. Ничего не простила. Ни власти царской потерянной. Ни пострига насильного. Видеть брата не хотела. Перед племянниками двери кельи закрыла. А уж о царице Марье Григорьевне и говорить нечего. Что батюшку ее Малюту Скуратова, что ее самою никогда не любила. Во всем одну Марьюшку винила.
Когда последний раз виделись — не припомнить. Вроде не так уж и давно. А может… нет, нипочем не вспомнить.
Палаты сестре еще когда велел возвести в Новодевичьей обители. Просторные. Нарядные. Тогда еще через плечо бросила: над склепом сестриным трудишься, Борис Федорович? Не в поместье, чай, не на вольном воздухе, от Москвы подале, а в обители, для невинных узниц поставленном.
Спорить начал — отмахнулась. «Солжешь, братец. Мне ли тебя не знать: ложью, как паутиной в старом амбаре, всю запутаешь. Каждый из нас свое знает, и на том беседу кончим».
Наконец-то ворота. Тяжелые. Дубовые. На колокольцы привратница выглянула, створки отворять заторопилась. Стрельцы помогать начали.
Возница кнутом хлопает. Кони разбежались — стоять не хотят. Вперед рвутся. Палаты сестрины издалека видать, а доехать непросто: все сугробами завалено. Приходится по тропкам пробираться.
Самому идти — одышка берет. В груди колотье. Боль к горлу подступает. У крыльца настоятельница: «Государь! Великий государь!..» — «Что? Что с сестрицей?» — «В забытьи. Ино раз глазки откроет, а кого узнает, нет ли, не догадаешься». — «Лекари?» — «Поздно, великий государь. Да и не хотела их видеть сестра Александра. Двери перед ними на засов запирала». — «Что ж меня не известили? Я бы…» — «Извещали, великий государь. Не ехал ты за своими государскими делами. Государыня Мария Григорьевна говорила, как только поосвободишься…»
Значит, не говорила Марьюшка. Или говорила — разве упомнишь. В сенцах вода в бадейке ледком покрылась. Ковшик порожний рядом лежит. Старенький. Деревянный. Чуни чьи-то. Под лавкой.
Через палаты прошел — келья. От печи широкой, голландской, жаром пышет. От окна холодом тянет. Войлок на нем пообносился. По краям растрепался.
Иринушка разметалась на постели. Лицо восковое. Вострое. Пряди седые на подушке синей. Рука у горла прозрачная, слабая.
Защемило сердце: слышит ли. Узнает ли? В смертный час благословить брата должна. Непременно! Раз ему жить положено — не ей. Все простить. Должна!
Настоятельнице кивнул — за дверью скрылась. Одни. Наконец-то!
— Аринушка! Сестрица…
Только пальцы чуть дрогнули. Простыню примяли.
— Аринушка! Узнаешь ли меня, брата своего единственного?
По векам ровно ветерок прошел. Глаз не открыла — только чуть-чуть вроде бы кивнула.
— Прости, родная. Никак нельзя нам, Аринушка, в несогласии расставаться. Всю жизнь одним снопом держались…
Губы зашевелились. Голос как вздох.
— Не всю… Не всю…
— Все еще зло на меня из-за престола держишь, Аринушка. Так пойми, не было такой силы, чтобы за царицей власть удержать. Обычай у нас иной. Вспомни, как искал тебе женихов, чтобы с мужем законным могла бы на престоле утвердиться, чтобы…
Голос как вздох.
— О престоле поздно… перед престолом Всевышнего… скоро.
— Ангели тебя там ждут, безгрешная твоя душа, Аринушка. Там отдохнешь, блаженство испытаешь. А нас, грешных, прости ради Христа. В чем вольно или невольно перед тобой согрешили. Что тебе, родная, с собой наши обиды да грехи брать. Не нужны они…
— Нужны… навсегда нужны… обманул ты меня… в грех ввел… с царевичем… знала, нежить ему… не воспротивилась… должна была… С тем и отхожу, не удалось вам… царевича… убить… за иное дитя невинное… грех на душу взяли… жив… жив…
— Что говоришь, Аринушка? Как жив? Откуда взяла? Кому сказала?
— Радоваться… радоваться тебе надо… Все знают… Слава Господу… Не приемлет он твоей власти… Людей твоей властью карает… Страшно карает…
— Мало я для них делаю, Аринушка? Поглядела бы, сколько в Москве нашей украшений прибавилось, чего только не построилось.
Глаза тихо-тихо приоткрылись. Глядят строго. Как казнят.
— Зачем… зачем строилось… народ голодом премирает…
— Знала бы ты сестрица, сколько милостыни из царской казны раздаю, сколько нищих и убогих привечаю. Ежедневно!
— Не родит земля под твоей державою… Третий год зернышка единого не выросло… тебя… на носилках… из дворца в собор выносят… живым покойником…
— Как это — живым покойником! Чтобы народ слухам не верил, будто умер их государь, будто…
— Был царевич в Москве… был… все видели… на Посольском дворе жил…
— Бредишь, Аринушка, бредишь!
— И еще придет… скоро… совсем скоро… за все грехи наши…
26 октября 1603 умерла царица Александра. Похоронена 27-го.
В конце октября почила в Бозе старая царица Александра, вдова блаженной памяти царя Федора Иоанновича, сестра нынешнего царя Бориса, постригшаяся в монахини… она умерла, как говорят, единственно от душевной скорби, ибо видела несчастное положение страны и великую тиранию своего брата, погубившего все знатные роды, и предсказала ему много несчастий, которые падут на него; однако всегда была хорошо расположена к нему и была ему доброй советницей; так что он был ее смертью чрезвычайно опечален, но Бог всемогущий взял эту царственную жену из сей плачевной юдоли, чтоб она не видала и не испытала приближавшегося несчастья; и ее похоронили в церкви Вознесения в Кремле, и весь народ горько плакал и был, и это было 27 октября.
Исаак Масса. «Краткое известие о Московии в начале XVII в.»
Ясновельможный пан воевода велел дочь позвать. Приосанился. Разрядился. Не одну чашу вина, поди, для храбрости выпил.
— Вот и до тебя очередь дошла, кохана цуречко — дочка любимая. Тебе, Марыню, решать, кем быть хочешь.
— Пусть отец яснее выразится.
— Куда яснее. Полагают магнаты наши и шляхта — пора на Москву идти. Бояр, боярских детей — о дворянчиках уж не говорю — приезжает множество. На царя Бориса жалуются. Другого царя себе просят. На помощь нашу большие надежды возлагают.
— Пусть меня простит ясновельможный отец, но что мне в том?
— А то, что будем мы поддерживать царевича, что столько лет на хлебах и попечении нашем живет. Пойдем с ним до Москвы.
