— Я не люблю его, святой отец, не люблю! И никогда не буду любить.
— О плотском хлопочешь! Не о душе.
— Он так некрасив…
— На государей смотреть надо не оком телесным, но зрением духовным. Предназначение их усматривать, перед ним благоговеть.
— Низкий. Коренастый. Дышит тяжело, шумно. Как меха кузнечные раздувает.
— Весь в старшего брата, покойного государя Федора Иоанновича. Порода у них такая.
— Волосы черные. Жесткие. Торчком. Хмурый всегда.
— Все рассмотрела ты, дочь моя, а остроты разума не узрела. Редких знаний молодой государь. Каждый диспут выиграть может. Разве это не свидетельство его предназначения к делам высоким?
— Значит, довериться ему?
— Зачем же. Силы свои и его соединить. А что до веры, мы ею обязаны одному Вседержителю и Творцу всего сущего. Только ему.
Также ходил он часто к ворожее, которую в Москве считают святою и зовут Елена Юродивая. Она живет в подземелье подле одной часовни, с тремя, четырьмя или пятью монахинями, кои находятся у нее в послушании, и живет она весьма бедно. Эта женщина обыкновенно предсказывала будущее и никого не страшилась, ни царя, ни короля, но всегда говорила все то, что должно было, по ее мнению, случиться и что подчас сбывалось.
Когда Борис пришел к ней первый раз, она не приняла царя, и он принужден был возвратиться; когда он в другой раз посетил ее, она велела принести в пещеру короткое четырехугольное бревно, когда это было сделано, она призвала трех или четырех священников с кадилами и велела совершить над этим бревном отпевание и окадить его ладаном, дав тем уразуметь, что скоро и над царем Борисом совершат то же самое. Царь более ничего не мог узнать от нее и ушел опечаленный.
Меж тем в Москву каждодневно один за другим прибывали гонцы, и каждый с дурными известиями; один говорил, что тот или тот предался Дмитрию; другой говорил, что большое войско идет из Польши; третий говорил, что все московские воеводы изменники; сверх того народ в Москве с каждым днем все больше и больше роптал…
Исаак Масса. «Краткое известие о Московии в начале XVII в.»
Бояре шумят, шумят, а совета дельного не дождешься. Каждый свою выгоду блюдет — о царской и не подумает…
Никак двери приотворилися. Так и есть — Семен протиснулся. Чего это вдруг? Делать ему в Думе нечего. К престолу пробирается.
— Великий государь, царица велела поклониться тебе, просить, как ослобонишься, с ней бы на особенности поговорил.
— С чего бы это?
— Сама к твоему величеству поспешать хотела, да рассудила — весь терем переполошишь, толки пойдут. А надо бы, чтоб никто не заметил. Так и тебе, царь батюшка, пересказать велела: чтоб никто… и царевич Федор Борисович тоже.
— И царевич? Поди скажи — бояр отпущу и тут же буду. Иди, иди с Богом. Царица наша Марья Григорьевна попросту не скажет.
Царица у притолоки белее полотна. Руки стиснула. Одна в палате. Видно, всех отослала. Царевнины пяльцы брошены — впопыхах, не иначе. Двери кругом заперты.
— Государь, Борис Федорович…
— Что ты, что ты, Марьюшка? Аль занемогла, не дай Господи?
— Странница… Из Литвы… Странница… К Олене-ведунье прибрела… Вчерась вечером.
— Из Литвы?
— Человек там, сказывает, объявился. Слух пошел: царевич. Дмитрий-царевич…
— Сам себя так назвал?
— Сам молчит. Опасится. Люди толкуют. То ли узнал его кто, то ли жил у кого все годы-то.
— Узнал? Почитай десять лет прошло и узнал? Да как такому быть, сама подумай?
— Слух, как пожар верховой, идет. Будто ветром пламя гонит.
— Куда же заходила черничка, акромя теремов?
— И в теремах не была. У Олены ночевала. Я зазвать ее сюда велела, а она — сгинула.
— Как сгинула?
— Ввечеру спать завалилась в сенях, а наутро нету. Никто не видал, как собралась, не ведают, куда побрела. Да что уж теперь… Разведать, государь, надо. Верных людей послать — что за притча такая. Скорей, Борис Федорович, только бы скорей!
Так сильно прогневался всемогущий Бог на эту страну и народ, что по его попущению люди от снов и размышлений уверились в том, чего, как они сами хорошо знали, не было, сверх того заставил царя Бориса и жестокосердую жену его, бывшую главной причиной тирании Бориса, против их воли тому поверить, так что они послали за матерью царевича Дмитрия, убиенного в Угличе…
Эта бывшая царица была инокинею в одном дальнем от Москвы монастыре, и как только впервые разнесся слух об этом Димитрии, ее перевели в более дальнюю пустынь, куда не заходил ни один человек и где ее строго стерегли двое негодяев, чтобы никто не мог прийти к ней.
Борис повелел тайно привести ее оттуда в Москву и провести в его спальню, где он вместе со своею женою сурово допрашивал инокиню Марфу, как она полагает, жив ее сын или нет; сперва она отвечала, что не знает, тогда жена Бориса возразила: «Говори, б… то, что ты хорошо знаешь!» — и ткнула ей горящею свечою в глаза и выжгла бы их, когда бы царь не вступился, так жестокосердна была жена Бориса; после этого старица Марфа сказала, что сын ее еще жив, но что его тайно, без ее ведома, вывезли из страны, но впоследствии она узнала о том от людей, которых уже нет в живых.
Борис велел увести ее, заточить в другую пустынь и стеречь еще строже, но когда бы могла ею распорядиться жена Бориса, то она давно велела бы умертвить ее, и хотя это было совершено втайне, Димитрий узнал об этом. Всемогущий Бог знает, кто поведал ему о том…
Исаак Масса. «Краткое известие о Московии в начале XVII в.»
Ведун сказал: имя! В нем все дело, государь. В имени твоем, Борис Федорович. Нет ему удачи на русских престолах. От века так повелось.
Ведь в святом крещении наречено! — Головой покачал: это другое. Сам соименников своих вспомни.
Отмахнуться бы от старика. Крестным знамением себя осенить. От него. А от памяти?..
Владимир, Киевский князь. Равноапостольный. Христианство принял. Русь крестил. Сын у него любимый. Борис…
Отца почитал. Старшему брату Святополку ни в чем не противился. Господу служил — богомольца да молитвенника такого поискать.
От Святополка убийцы пришли. Вечерним временем. Когда на молитве стоял. Отпел псалмы — копьями пронзили. Не на смерть — живым в полотнище от шатра завернули. В Киев торопились. Там уж Святополк двух варягов послал — мечами сердце проткнули. Великомученик, на Руси просиявший…
Внук другого великого князя Киевского — может, ведун и не знает? Борис Коломанович, венгерского короля сын. Не признал король. Вместе с матерью в Киев обратно отослал. Вся жизнь за престол отцовский воевал. Сестру императора византийского в жены взять сумел, а власти не достиг. Убили…
У ведуна свое. Сын князя Долгорукого Юрия, что начало славе московской положил. Пять лет после кончины отца на уделе пробыл — скончали.
