— Каких людей, горлиночка моя, каких людей? Кто ни приедет с Москвы, тот и рассказывает. Всех созвать, — вече соберется.
— И мне никто ничего!
— А как тебе сказать, Марынечко? Кто злые вести разносить согласен? Это уж я, старая, решилась, чтоб тебе там, в Москве, полегче бы было. А то так, невзначай…
— Так ведь эти же люди мне от царя Дмитрия вести да письма привозили, поклоны и подарки присылали?
— Что ж, такого на белом свете не бывает? Поживешь, горлиночка, и не такому дивиться будешь.
— А отец? Отец знал?
— Как мне за ясновельможного пана отвечать, сама подумай. Чай, рядом пан Ежи — сама и спроси, а чужих, на мой разум, не тронь. Звон один на всю округу пойдет. Тебе же тяжелей станет.
— А ты что думаешь, знал ли или в хмельном угаре никого и не слушал? Все едино ему, что с дочерью родной станется?
— Сказала, не знаю, да и знать не хочу. Ни к чему мне. Ясновельможный пан как всякий пан — на душе его сколько дел таких быть может. Может и не замечать. Мол, приедет супруга, тогда и разговор другой будет, али сам царь угомонится. Где мне в рассуждения панские входить.
— Говоришь, и он…
— Да неужто покуда пани воеводина на сносях, на последних неделях, али хворает, ясновельможный пан себе в удовольствиях всяких откажет. Тут уж, горлиночка, делать нечего и спрашивать тоже. Одно расстройство в семействе множить.
— Няню, да ведь царь Дмитрий как меня о руке просил! Какие слова говорил, ангелом небесным называл, только бы слово ему дала, только быть его супругой согласилась.
— Горлиночка моя, так ведь то когда было! Сам Димитр царем не был и станет ли когда, не знал. Ты тех времен с нынешними не равняй. Теперь-то он царь, а ты царица.
— Царица, когда в моей опочивальне московской…
— А ты поразмысль, поразмысль, Марынечко. Знаешь, как присловье наше говорит, знать-то, баба, знай, а горшки в печи бить не начинай. Может, других купить и не удастся.
— Пане Боже! Сколько же я себя корила, что не полюбила Дмитра! Сколько обетов давала постараться его полюбить! Верила, получится. Верила…
— Верить в одного Господа Вседержителя нашего надо, Марыню, а люди — что ж, люди: они перед Его светлым ликом все грешники, все на Страшном суде каяться будут. И мы с тобой, горлиночка моя, и мы тоже.
Дотерпеть. Только бы до ночлега вечернего дотерпеть. Раньше пана Ежи Мнишка одного не застать. Кругом люди. Орут. Веселятся. Жрут. Господи правый, сколько же жрут. Если всю Московию проехать, голод повсеместный наступит. О царице и не вспоминают. Свои дела решают. Дамы придворные, как ненароком застанешь, о землях толкуют, кому какие и где у даря просить. Ни одна не позаботится. Не боятся ничего. Жадные. Корыстные. Глаза, что весы ювелирные, каждый камень, каждый бриллиант взвешивают, чуть что не на свет просматривают. Им все равно. Не столько о мужьях — родных семействах думают. Потому и в путь пуститься решились. Не больно перед Мнишками стелились, зато теперь…
Оттепель… В который раз. То завьюжит, льдом дорогу прихватит. То дождем со снегом брызнет. Колеи до краев нальет. Каптана как лодка какая бултыхается.
С лица, что говорить, совсем спала. Никакие румяна помогать не стали. Куафер только головой качает: отдохнуть бы вам, ваше королевское величество, следовало. Сама хотела передохнуть. А теперь? Спешить? Или задержаться? Делать-то что?
Винищем пахнуло, как из бочки какой. Не иначе ясновельможный пан отец пожаловал. Его голос. Хохочет. Шутки шутит. Фрейлину какую-то прижал. Нет, Теофила пискнула — руки у воеводы крепкие. Только теперь подумала: ни одной девки не пропустит, к дамам и то ластится. И не кроется ни от кого: я, мол, старый, отец вон какого семейства, мне, мол, все дозволено.
Теофила снова пискнула: «Ясновельможный пан, никак не велено без доклада». — «Вот мы с тобой вместе и доложимся ее королевскому величеству».
— Вот и остался нам один день пути, ваше королевское величество. Всего-то один день до вашего престола, до вашей столицы!
— Отец…
— Что — отец?
— Ты слыхал, место царицыно во дворце московском уже занято.
— О чем говоришь, Марыню?
— Любовница там у московского царя.
— Грех да беда у кого ни живет. Дворец тут ни при чем.
— При чем, ясновельможный отец, еще как при чем. Царь Дмитрий полюбовницу свою во дворце держит, за стол царский что ни день сажает. Ночей своих с ней не кроет.
— А что не говорил я тебе, королевское твое величество, не надо было столько времени с рухлядью своей возиться? Парижскими да итальянскими портными головы всем морочить. То у нее одно платье не готово, то туалет большого выхода не к лицу получился! Заждался царь — без бабы и царю никак нельзя.
— Что отец говорит? А король Зигмунт? Наш нынешний польский король? Сам в грех не впадает и другим не дает. Семью выше всего на свете ценит.
— Нашла с кем сравнить! Да если Зигмунт раз в год к королеве в спальню прибудет, во все колокола звонить надо — чудо какое свершилось!
— Господь с ним, с королем! Что делать-то теперь? Что делать?
— Как что?
— Не в Москву же на позорище такое ехать.
— Не в Москву? А тогда куда же? Куда прикажешь, с войском да с придворными всеми ворочаться?
— Домой.
— Домой?! Это что для тебя теперь дом-то? Обвенчана ты с царем Московским. Деньги я получил под поход московский. От них не сегодня-завтра и следа не останется. Возвращаться на что? Долг платить — из чего? Ты что, не знаешь, все остатки своих средств я в дело это твое вложил. По миру теперь нам с матерью идти или как иначе придумаешь? Думаешь, Панове князья Константы Острожский да Адам Вишневецкий помогут за твои прекрасные глаза, за самолюбие твое обиженное деньги свои просить? Нет у тебя обратного пути, ваше королевское величество! Нету, и слезы тут лить незачем. Перемелется — мука будет.
— Как же мне с ним теперь встретиться? Как ему в глаза мне смотреть?
— А ты, ваше величество, за него не беспокойся. И в глаза тебе посмотрит как ни в чем не бывало, и от всякой любовницы отречется. Ему-то наше войско, наш поход тем более нужны.
— То-то и оно, что нужны, а он…
— С кем спутался, государь Московский, конечно, не знаешь, да найти любовницу — дело куда какое простое.
— Знаю. Не первый день как об истории этой услышала — успела дознаться. Добрые люди помогли.
— Знаешь! А откуда тебе девок московских знать?
— Не девка это — царя Бориса Годунова дочь…
— Что?! Царевна? Та, что одна от целого их семейства в живых осталась?
— Она самая. Ксения. Да мало того. Царевна эта уже постриг приняла. Монахиней стала. Так он ее из монастыря во дворец привез…
