— Тем более невероятно, ваше величество!
— Вы так думаете. Я готова перечислить те имена, которые вошли в состав посольства. Полагаю, большинство из них вам отлично знакомо. Это боярин Михайла Салтыков с сыном, князья Мосальский и Хворостинин Юрий, дьяк Иван Грамотин, московский — не удивляйтесь! — кожевник, какой-то там Андрианов, Михаил Молчанов…
— Молчанов?!
— Да-да, именно наш старый знакомец и множество других. Король католический не только принял все предложенные посольством условия, но и от имени сына дал гарантию, что Владислав станет править государством только с согласия Боярской думы и Земского собора. Почему же так ограничивали меня? Почему мне ставили такие условия, при которых я не могла стать любимой народом московским? Что это за дьявольская игра?
— Ваше величество, дочь моя, боюсь, простому монаху не найти здесь слов объяснения и утешения. Вы решили уехать, и вы правы. Но ваше одинокое путешествие по этим гибельным местам…
— Оно не будет одиноким. Мы едем с несколькими сотнями верных мне казаков. И для полной безопасности я беру только одну служанку, которая, подобно мне, переоденется в гусарское платье.
— Вы все превосходно продумали, дочь моя!
— Нас может выдать только ваша ряса.
— Почему же вы думаете, что я не могу надеть на себя тоже какое-нибудь военное платье?
Начали москвичи съезжаться с воровскими полками — уговариваться, чтобы те отстали от Тушинского, «а мы, де, от Московского отстанем, от царя Василия». Тушинские же воры согласились для вида: «Выберем-де сообща государя». В то же время прислал Прокофий Ляпунов в Москву, к князю Василию Васильевичу Голицыну, и к брату своему Захарию Ляпунову, и ко всем сообщникам своим Олешку Пешкова, чтобы царя Василия с государства свергнуть.
И Захарий Ляпунов с Федором Хомутовым выехали на Лобное место и закричали со своими советниками с Лобного места, чтобы свергнуть царя Василия. И присоединились к их заговору многие воры и вся Москва и вошли в Кремль, и бояр взяли, и патриарха Гермогена силой, и вывели их за Москву-реку, к Серпуховским воротам и начали вопить, чтобы царя Василия свергнуть.
Свояк же царя, боярин Иван Михайлович Воротынский, вошел с теми мятежниками в Кремль, и свели с престола царя Василия и царицу, и отвезли на старый двор…
«Новый летописец». 1610
— Это и есть тот город, в котором стоит великий канцлер Литовский? Дмитров, кажется?
— Да, ваше величество, именно Дмитров.
— Мне кажется, мы никогда не выберемся из этой глинистой жижы. Болота, речонки и грязь. Бог мой, как можно было выбрать такое место для жизни, не говорю уже о таборе.
— Это по-своему удобно, ваше величество. Пока враги будут скользить в грязи и тонуть в болотах, их можно заранее рассмотреть и подготовиться к обороне.
— Может быть. А вот и сам великий канцлер со своими спутниками. Он будто бы не узнает меня.
— Вас трудно и на самом деле узнать, ваше величество, в этом костюме. Вы выглядите самым лихим, но слишком молодым гусаром. К таким, по их возрасту, никто не испытывает достаточного почтения.
— Ваше величество!
— Я так и думала, что вы не узнали меня, великий канцлер. И вижу, вы удивлены моему приезду, хотя я и послала вам предупредительное письмо.
— Я получил его, государыня, и если чем-нибудь действительно удивлен, то это многочисленностью вашей свиты. Здесь по меньшей мере четыре сотни казаков.
— Пять, великий канцлер. И даже несколько более пяти. Все они захотели последовать за своей государыней. Именно за мной, а не за государем Дмитрием или гетманом Ружинским. Вам кажется обременительным такой наплыв гостей?
— Ни в коей мере, ваше величество. Казаки всегда были желанными гостями в наших таборах. Тем более что место здесь далеко не безопасное.
— Кого вы имеете в виду?
— Если московиты начнут наступление, удержаться на берегах такой ничтожной речонки будет слишком трудно. Да и не стоит самый город больших потерь.
— Вы думаете, московиты скоро перейдут в наступление?
— Настроение в лагере московитов заметно переменилось. Договоренность с королем Зигмунтом явно придала им бодрости.
— Вы уверены, что эта договоренность достигнута?
— Не только уверен. Я знаю от своих агентов, что 4 февраля был подписан соответствующий официальный трактат.
— Уже! Меня удивляет уступчивость короля в вопросах веры, где он всегда казался таким непоколебимым.
— Ваше величество, никто не заставит ни его, ни тем более королевича Владислава выполнить пункты трактата. Разве вы не были венчаны на царство, не приняв православия?
— Но, может быть, именно это и положило начало всем нашим осложнениям.
— Я не вижу в московитах такого тупого фанатизма. Они очень привержены к своей вере — постоянная борьба с кочевниками требовала от них этого. Но по сути они снисходительны ко всем остальным конфессиями, и достигнуть с ними соглашения всегда возможно.
И начали бояре править, и стали посылать к тушинским, чтобы те своего Тушинского вора схватили: «а мы де уже своего царя Василия с царства свели». Тушинские же люди… посмеялись над московскими и стали их позорить, говоря: «Вы-де не помните государева крестного целования, царя своего с царства свели. А мы-де за своего умереть готовы!»
На следующий день заговорщики приехали к царю Василию на старый двор, взяв с собою священников и диаконов из Чудова монастыря, и начали его постригать в иноческий чин. Он же на пострижении ни на один вопрос ответа не давал и говорил им: «Нет на то моего желания». И один из заговорщиков, князь Василий Тюфякин, отвечал вместо него, и так постригли его и отвезли в Чудов монастырь. И царицу его также неволею постригли в Вознесенском монастыре…
«Новый летописец». 1610
— Итак, нашей недолгой столицы более не существует, отец мой.
— О чем вы говорите, дочь моя?
— Конечно, о Тушине. Оно сожжено без следа.
— Такой страшный пожар? Но отчего?
— Такой беспощадный поджог, святой отец. Только и всего.
— И это дело рук…
— Само собой разумеется, гетмана Ружинского. Он сумел сдаться московитам как никто другой. Как только было подписано соглашение под Смоленском об избрании королевича Владислава, гетман, по словам лазутчиков, начал готовиться к уничтожению лагеря.
— Но какой был в этом смысл?
— Чтобы не беспокоить московитов самим воспоминанием о тушинских победах. Последним шагом был пожар. Лагерь подожгли со всех сторон и стерегли, пока он не выгорел дотла.
— У вас не связано с ним добрых воспоминаний, дочь моя.
— Конечно, нет. И все же… все же там я зачала моего ребенка. Как странно, можно не любить отца, даже ненавидеть его, но ребенок — это совсем другое.
