— Знаю. Образа пишет. Портреты тоже.
— А насчет правды Александр Андреевич Безбородко вот расхрабрился — объяснять начал, для чего Потемкину художников больше, чем строителей запонадобилось.
— Он ведь и раньше о «Случае» светлейшего словами Михайлы Васильевича Ломоносова говаривал: «Места священные облег дракон ужасный».
— Говаривал, да что толку.
— Доказать-то он государыне смог?
— Наверно, коли в немилость попал.
— Безбородко? В немилость? Быть того не может!
— Почему же? На деле государыня и мысли не допускала, чтоб спектакль потемкинский не состоялся. Вон Бецкой болтать по привычке много стал, что к светлейшему художников посылал, тут же лишился обязанностей опекуна графа Бобринского. Бобринский ведь из всех царицыных побочных, не при посторонних будь сказано, детей его одного и любит.
— Знаю, граф из корпуса к господину президенту как в собственный дом ездил.
— Туда и государыня заезжала с сынком повидаться. А теперь вместо Бецкого президентом Академии Художеств Завадовский назначен.
— И Потемкин не заступился!
— Да ему молчание президента еще важнее, чем государыне. Терпел Бецкого, покуда в деле нужен был, а теперь чем дальше от Академии окажется, тем лучше.
— Да какой со старика спрос: девятый десяток давно разменял — как еще на ногах стоит!
— Под руки водят. А отставку мою сразу подмахнул, не ошибся.
— Жаль мне тебя, Дмитрий Григорьевич, душевно жаль, сердцем ты к своим питомцам прирос. Сколько тебе за заслуги твои неоцененные, прости мое любопытство, пенсии назначили?
— По сей день не решаюсь супруге моей Настасье Яковлевне сказать: двести рублев годовых. Господин президент добавил, что для портретного и то хорошо — невелико дело персоны малевать.
— Так-то, друже. Спасибо, еще портреты по заказам писать будешь — к тебе дорога никогда не зарастет. А чтоб не так горько вам с Настасьей Яковлевной было, о себе скажу, чем за путешествие ее императорского величества в Тавриду поплатился.
— И ты, Василий Васильевич?
— И я, друже. Сам знаешь, поезд-то царицын в Киеве надолго против задуманного задержался. Терпению моему конец приходить стал. Я Александре Алексеевне в Обуховку про то в письмах и писать начал.
— В письмах? Да как же можно! Экая неосмотрительность!
— Знал, что нельзя, больно по дому соскучился. Сашенька тоже жаловалась — всю зиму одна, дел по хозяйству невпроворот, а тут еще детки. Мне уж покои наши обуховские что ни ночь снились. Сам посуди, двор-то царский в Киеве ни много ни мало с 29 января до 22 апреля пробыл. Кто выдержит!
— И не думал, что так долго.
— А вот видишь, три месяца да каких: то снег, то ростепель, то вьюгой все заметет, то морозом закует. Ну так ли, иначе ли, уехали высокие гости, а меня из предводителей дворянства грязным помелом: не расстарался, не угодил. Старые грехи припомнили. И стал я, друже, главным надзирателем — за червями!
— Что ты, батюшка!
— Так оно и есть — киевского шелковичного завода. Сашенька неделю глаз не осушала: обидно и перед родными поносно.
— А, друже, мне все вспоминалось, когда я на путешествие это потемкинское глядел. Помнишь, есть у меня строки:
На то ль даны вам скиптр, порфира,
Чтоб были вы бичами мира
И ваших чад могли губить?
Воззрите вы на те народы,
Где рабство тяготит людей;
Где нет любезныя свободы
И раздается звук цепей…
Ведь я свою оду «На истребление в России звания раба» в самый канун выезда императрицы из Петербурга в Киев окончил.
— Как не помнить! А знаешь, что мне сейчас на ум взбрело? Как в 1784 году государыня на Бутурлиных разгневалась и на Елизавету Петровну Дивову.
— Это они тогда памфлет сей карикатурами обильно изукрасили. Каждый себя узнать мог да еще в каком виде!
— Да, тогда государыня всех твоих друзей из Петербурга выслала: Воронцовы в их число попали, Дивова и ее братцы Бутурлины. Все опасались, как бы до услуг Шешковского дело не дошло.
— Может и такое случиться — удивляться не приходится.
ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец. Кабинет императрицы
Екатерина II, дежурный секретарь, А. А. Прозоровский
— Ваше императорское величество, Светлейший князь Потемкин-Таврический просит вашей аудиенции.
— Кажется, я начинаю всерьез терять терпение. Я же сказала: никаких аудиенций. Вы сообщили князю о моем предписании?
— Немедленно, ваше величество.
— И он знает, что должен немедленно вернуться к брошенной им на произвол судьбы армии?
— Не может не знать, ваше величество. В указе все написано.
— Сама удивляюсь, что там не оговорено, чтобы можно было себе позволить такую проволочку. Который день князь предпринимает свои безумные попытки?
— Четвертый, ваше величество.
— Неслыханно! Немедленно передайте ему, что дальнейшее промедление будет чревато для него крайне неприятными последствиями.
— Но, может быть, после такого великолепного праздника в вашу честь, который устроил князь в Таврическом дворце, он, как истинный верноподданный, надеется ощутить милость своей императрицы.
— Боже мой, как трогательно! Особенно после того, как пришлось выложить без малого полмиллиона за этот фантастический дворец, с которым решительно нечего делать, как только тратиться на его содержание. Очередное потемкинское безумство, в котором не было решительно никакой необходимости. К тому же его присутствие во дворце раздражает Платона Александровича. Я не собираюсь видеть около себя вечно надутого Зубова, который к тому же на этот раз прав. И, кстати, распорядитесь пригласить князя Прозоровского.
— Князь в приемной, ваше величество, и давно. Я просто думал, что вы сначала решите вопрос с Григорием Александровичем.
— Вы думали? Это что-то новое. Вам не кажется, что вполне достаточно, когда думает ваша императрица? Дело секретаря выполнять результаты ее размышлений. Так где же Прозоровский? Зовите же его, наконец!
— Ваше императорское величество, вы пожелали меня видеть, я весь внимание, ваше величество.
— Не похоже, князь, совсем не похоже.
— Государыня, вы гневаетесь? Возможно ли, когда мне даже неизвестна причина вашего неудовольствия.
— Ах, она вам, генерал-фельдмаршал, неизвестна, и вы не можете себе представить, о чем пойдет речь!
— Государыня!
— Хватит пустой болтовни. Год назад я вас назначила главнокомандующим Москвы. Не так плохо после управления Орловско-Курским наместничеством, не так ли? К тому же я сделала вас сенатором.
