— Вот и сгинул поручик Шубин. Царское-то слово крепкое коли на зло, на добро-то его николи не бывает.
— Чтой-то ты, Алешенька, озлобился как.
— Где озлобился — жизнь узнал, а в ней добра не бывает, если ошибкой только. Оглянуться не успеешь, а уж добра-то поминай как звали — будто и не бывало.
— Изменился ты, Алексей Яковлевич, ох, изменился! Нехороший какой стал.
— Что там, старый просто.
— Ну, какая там у тебя старость — едва тридцать минуло. А седина вот, морщины… Да Бог милостив, поживешь на вольных хлебах, отойдешь. Все вернется.
— Что все-то, ваше императорское величество?
— Веселость твоя. Ловкость. Помнишь, как танцевать-то мог — ночи напролет, без роздыху? Только мы с тобой вдвоем и выдергивали, другие все как есть с ног валились, а нам хоть сызнова начинай. Вот, указ мой держи, Алексей Яковлевич, быть тебе генерал-майором и в Семеновском лейб-гвардии полку майором. А еще грамота на поместья во Владимирской губернии и на Волге. Сама выбирала — расчудесные. Благодарить не смей — то ли тебе за невинное претерпение да за любовь нашу прежнюю должно. А меня-то ни про что спросить не хочешь ли?
— Да я вот про деток…
— Живы-здоровы, и не узнаешь, поди.
— Где узнать! И сынок?
— И дочка твоя, Августа свет Алексеевна.
— Повидать бы…
— Приходи к обеду, обоих увидишь за столом-то. Только вот зовутся они племянниками госпожи Шмидтши, музыкантовой жены, — чтоб тебе знать. Не ошибиться…
— Музыканта Шмидта жены…
— Да знал ты ее, знал! Еще толще стала, усы черные, густющие, теперь уж и с проседью, таким басом гудит, люди оборачиваются — никак где мужик спрятан-Помнишь, нас еще пугала, как в сад к столу звать шла? Ну, Марта-то наша? Вот и улыбнулся, голубчик, вот и ладно. А теперь поди, Алексей Яковлевич, недосуг мне. Все, что потребуется, у Василия спроси. Ему приказ дан. Он и в дом новый твой тебя отведет, меблированный.
— При вас, значит, Василий-то?
— А как же! С таким камердином по своей воле никогда не расстанусь. Сам вопросов николи не задает, на мои все ответы загодя знает. Молчать умеет — вот что главное. Молчать!
— Так, может, и к обеду мне, ваше величество, не являться? Поотвык я от людей-то. Чего не так сказать аль сделать могу.
— И в мыслях не держи! Что ж, зазря, выходит, я тебя столько искала? Обо всех порядках Василий порасскажет. А пока ступай, ступай с Богом, только…
— Что приказать изволите, ваше величество?
— Да нет… Помнишь, в слободе у нас певчий был, из Малороссии. Тезка твой. На клиросе преотлично пел.
— Алешка Разумовский, что ли?
— Так вот не дивись, что за столом его встретишь. Граф он. Граф Алексей Григорьевич Разумовский. Запомни.
ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец
Елизавета Петровна, А. П. Бестужев-Рюмин
— За невестку, что ли, просить пришел, вице-канцлер? Теперь-то уж до конца видно, какие дела в твоем семействе творятся. Не зря, выходит, ты старался, чтоб мне фамилию Брауншвейгскую за рубеж с миром отпустить. Выходит, подкоп под императрицу вел. Сердце-то твое тебя все к ним тянет. На словах только мою руку держишь.
— Я не заслужил столь черных подозрений, ваше императорское величество. Начать с того, что нельзя отнести невестку к нашему семейству. Те несколько месяцев, которые брат провел в браке с госпожой Ягужинской, убедили его в совершенном их жизненном несходстве. Жалеть о ней, тем более просить о снисхождении для графини ни я, ни же граф Михаил не намерены.
— А чего ж женился-то Михаил Петрович? Как свадьбы-то добивался — на моих, чай, глазах.
— Ваше величество, человек слаб — от больших богатств отказаться трудно, а тут, сами знаете… Братец не устоял, за то теперь поплатился и вину свою до конца признает.
— Ну, поди, не одни богатства — сам не беден. Чай, сердце тоже словечко свое шепнуть успело.
— Ваше императорское величество, графу Михаилу пятьдесят пять лет — не мальчик. К тому же, подобно мне, охотником до прекрасного пола он никогда не был, хотя наследников иметь хотел.
— Тогда уж и впрямь отыскал себе суженую! Сколько лет Ягужинской-то — старуха уже.
— Вот в этом осмелюсь возразить вам, ваше величество. Госпоже Ягужинской всего-то сорок — самое распрекрасное для дамы время: и в разум бы войти, коли он от Бога дан, и деток родить, коли охота придет, не поздно.
— Тебе бы, Алексей Петрович, Натальей Лопухиной любоваться, как все ее первой красавицей при дворе объявляли, на балах на нее дивились — глаз оторвать не могли. На танцах очередь цельная стояла — контраданса бы удостоиться, в лансе с ней пройтись.
— Слух такой, что похваливали, до меня в заграницах моих раз-другой доходил, а самому видеть не пришлось. Помнится, Лесток все о ней толковал, других, пожалуй, сейчас и не вспомню. И надо же вам, ваше величество, о такой непутевой бабе поминать. Но вы назвали фамилию Брауншвейгскую, ваше величество. Вот тут, хотя радости от того и мало, вынужден я обеспокоить ваше внимание, если соблаговолите выслушать.
— Только времени у меня не отнимай, вице-канцлер. Что, в крепости им плохо? Воздух в Динамюнде не тот аль провиант принцессе не по вкусу пришелся?
— Насчет воздуху и провианту не скажу, но оставаться далее в Динамюнде им бы не следовало.
— Что предлагаешь, граф? С какой помощью им спешишь?
— Ваше величество, мое предложение, надеюсь, рассеет ваши несправедливые и обидные для меня подозрения: фамилию, по моему разумению, следовало бы перевести в глубь России. Принцесса родила вторую дочь, может принести и сыновей, раз такое согласие у них с принцем настало.
— А чем еще в крепости ночи коротать прикажешь? Тут и с чертом самим в согласие войдешь, не то что с супругом ненавистным.
— Вот-вот, а из Динамюнде известия нежелательные слишком легко в Европу проникнуть могут, а там и до Марии Терезии дойти. Хлопот да объяснений тогда не оберешься.
— Насчет сына, это ты прав, Алексей Петрович. А что на примете имеешь — место какое? В Сибирь их гнать даже Лестоку не хочется — больно огласки много.
— Ни в коем случае, ваше величество! Такой переезд будет в глазах Европы жестокостью и приговором. Можно и без него обойтись. На первый случай, скажем, и Рязань наша хороша будет. Поди, доберись, разыщи. Да и розыск всякий на виду окажется.
— Ты что, место какое отыскал?
— Иначе и не осмелился бы тревожить ваше величество — Раненбург.
— Никак меншиковские владения?
— Оно и есть. Крепостцу там Александр Данилович покойный соорудил. Сказывают, со стенами, валами, со рвом, как фортификационными правилами положено. Ни тебе войти, ни выйти иначе как по подъемному мосту. А за стенами со стороны не видать.
