— Зато теперь портрет нового канцлера принялся писать.
— Уже! Шутишь?
— Какие шутки! Графиню Анну Карловну он ранее изобразил. Теперь супруга к ней, великого канцлера новоявленного, присовокупил. Кстати, и метреску великого князя — несравненную нашу Елизавету Романовну. Романовна по пояс в легкой тунике антик представлена, со стрелой во руке, а за плечиком колчан, стрел полный. Мол, берегитесь, господа, не один великий князь жертвою моею пасть может. На головке наколочка из цветочков — чисто корона.
— С намеком, выходит.
— Да уж какие намеки — все, как Божий день, ясно. Великий князь по простоте за застольями чувств своих не скрывает. Из-за стола встает, руку графине подает, как супруге законной. А портрет преотличный. Не захочешь, от такой Дианы сердце потеряешь.
— Это от Романовны-то? Шутишь, Кирила.
— Потому и сходство-то как бы в намеке, а то и правда — к такой красавице писаной нежными чувствами не воспылаешь. В том и ловкость, что узнать как бы и можно, а все другой человек. Вам бы поглядеть, в каком роскошном виде художник Токкэ Никиту Акинфовича Демидова представил — маркиз французский, да и только. Кафтан шитьем золотым залит — так и переливается. Жабо тончайшее, равно манжеты кружевные — хоть потрогай. Руки белые, тонкие, пальцы длинные. Любой красавице впору. А взгляд задумчивый, строгий. Я у него увидел — залюбовался. Теперь, думаю, пора и мне свой портрет заказать.
— Экой ты, Кирила, тщеславный! На что тебе перед живописцами красоваться да с Демидовым тягаться.
— А чем с Никитой тягаться плохо? Как-никак четыре завода уральских, крепостных тысяч десять, сел да деревень больше десятка, про дома московские да петербургские и не говорю.
— Выходит, у тебя, братец, меньше?
ОРАНИЕНБАУМ
Ужин в Зеленой зале
Великий князь Петр Федорович, Е. Р. Дашкова, офицеры Кадетского корпуса
— Вы обратили внимание, великой княгини снова нет.
— Но она никогда не бывает в Ораниенбауме. Великого князя явно устраивает ее отсутствие.
— Вы думаете, его смутило бы сочетание за одним столом законной супруги и метрессы?
— Ни в коей мере. Уверен, он обеих бы поставил в одинаково неловкое положение и даже не заметил бы этого.
— Положим, графиню Воронцову ничто не может поставить в неловкое положение. Ей слишком не терпится примерить российскую корону, и она уже раздает посулы всем своим знакомым.
— Что, кстати сказать, до чрезвычайности нравится великому князю.
— Главным образом, в силу его неприязни к жене.
— Но взаимная любовь совершенно необязательна в высоких браках. Кто поверит в сельскую идиллию на престоле!
— Однако, господа, мне довелось слышать, что отсутствие великой княгини не является ее собственным решением. Она умеет невозмутимо выдерживать самые двусмысленные ситуации.
— Вы хотите сказать, что существует чье-то прямое указание. Но чье же: императрицы или великого князя?
— Само собой разумеется, великого князя. Императрица равнодушна к их семейным делам.
— И обратите внимание на знаменательное обстоятельство: великий князь не интересуется сыном, никогда его не видит. Он живет безвыездно в Петербурге с матерью.
— Нет ли в этом признака отторжения этой части августейшей семьи? Ведь императрица со своей стороны не делает никаких замечаний, и даже умеющий все улаживать Шувалов сохраняет молчание.
— Положим, великая княгиня вряд ли испытывает неудобство от своего положения: ее слишком усердно утешают братья Орловы.
— Ах, так это не минутный флирт?
— Тише, господа! Княгиня Дашкова. Ваше сиятельство, вы чем-то раздосадованы?
— Если хотите, назовите это досадой. Я терпеть не могу этих разговоров о придворных адюльтерах. Они отвратительны в будуарах, но за великокняжеским столом! Да еще в такой смеси ханжества с простым невежеством скотников! О, это прусское солдафонство!
— Княгиня, милая моя Катерина Романовна! Почему вы встали из-за стола? Ваш папа приказывает вам вернуться на свое место. И без отговорок! Так вот этот конногвардеец, осмелившийся затеять интрижки с особой, прикосновенной к императорской фамилии. Какой-то там Челищев или как его там, и графиня Гендрикова! Вы понимаете или нет, графиня Гендрикова — двоюродная племянница императрицы, а следовательно, и моя дальняя родственница! О, я сумел бы положить конец подобной безнравственности!
— Ваше высочество, сведения такого свойства вполне могут быть недостоверными.
— А, маленькая спорщица! Раз я сказал, княгиня Дашкова, значит, это истина. И более того вам скажу: этому зарвавшемуся конногвардейцу надо отрубить голову, чтобы другим стало неповадно марать своими похождениями царствующую фамилию. Отрубить! И немедленно!
— Смертная казнь за любовь? Но это же дико!
— Так поступал мой великий дед, и я считаю, был совершенно прав. Так смотрел на вещи Петр Великий.
— Но с тех пор прошло достаточно времени, и просвещение…
— Оставьте меня с вашим просвещением — оно не может служить оправданием распущенности нравов и потери уважения к императорскому дому.
— Но, ваше высочество, все присутствующие родились в те времена, когда смертная казнь была в России вообще отменена. Одна мысль о ней наполняет ужасом и отвращением.
— Тем лучше! Вот вам и средство восстановить дисциплину и порядок в стране, погрязшей в легкомысленности и распущенности. Вы по складу своей натуры далеки от порока, к тому же ваш возраст не позволил вам обрести необходимой жизненной опытности. Я же принял окончательное решение — в России должна быть введена смертная казнь! В этом спасение государства.
— Ваше высочество, вы судите тем самым свою августейшую тетку, благополучно правящую монархиню, которая — к тому же! — еще не умерла!
ПЕТЕРБУРГ
Дворец канцлера М. И. Воронцова
М. И. Воронцов, Е. Р. Дашкова
— Учить мне тебя вроде и поздновато — дама замужняя, за тебя теперь супруг в ответе — да по-родственному не могу не сказать. Строптивица ты, Катенька, великая строптивица. Как так можно великого князя дразнить — персона царская персоной, но ведь еще и отец крестный он тебе. Почитать его надлежит, с какой стороны ни подойди. А ты чуть что в спор. Все молчат, одна ты на своем стоишь. Уж как тебе его высочество ни благоволит, а любому долготерпению конец приходит. С тобой что ему расправляться, князя твоего за Можай загонит в части полевые, вот тогда и будешь с ним в гарнизоне куковать, не дай, Господь. Любит ведь тебя его высочество, да еще сестрица твоя рядом, а ты ровно море поджечь хочешь. Что тебе в нем, скажи ты мне?
— Дядюшка, никогда в жизни не соглашусь с его прусскими замашками. На портрет Фридриха как на икону глядит. Забывши всякое воспитание, самых что ни на есть низких офицеров немецких за стол сажает, только на немецком языке с ними и говорит, хохочет, норовит дамам вином на платье плеснуть, того лучше — целую тарелку кушанья опрокинуть. Каково это что ни день вытерпливать?
