Если до вступления ее на престол объявлена будет война, заключен какой-либо контракт, издан закон или устав, все это не должно иметь силы, если не будет подтверждено согласием дочери моей Елизаветы, и все может быть отменено силой ее высочайшей воли.
Предоставляю ее благоусмотрению уничтожать и отменять все сделанное до ее вступления на престол.
Сие завещание заключает последнюю мою волю. Благославляю дочь мою Елизавету во имя Отца и Сына и Святого Духа.
ПЕТЕРГОФ
Столовая зала в Большом дворце
Император Петр III, Елизавета Романовна Воронцова, Е. Р. Дашкова
— Потрудись, Романовна, сделай милость, позови свою сестрицу — поговорить с ней хочу.
— Неужто рассердился на нее, государь? Да полно, глупа она, и ты сам не избаловал судом ее, вот она меры и не знает. Уж прости ты ее, неразумную, что спорить с тобой принялась. Да еще судит о чем — о делах военных! Коли велишь, я сама не хуже твоего ей выговор сделаю. Прости, государь!
— Чегой-то ты так всполошилась, Лизанька? Ничего я Катеньке твоей не сделаю.
— Сам огорчишься, государь. Мне тебя прежде всего жалко. Добрый ты больно, вот все и пользуются.
— Добрый? Ишь куда тебя повело. Да ладно, ладно, не опасайся, зови. Никак она опять там в уголку со старичками уселась про умные материи рассуждать.
— Бегу, государь, бегу. Да вот и Катерина Романовна наша собственной персоной. Будто сердцем почуяла, что зовешь ее. Мне-то остаться дозволишь или уйти?
— Уходи лучше. А ты, Катерина Романовна, вот сюда садись. В глаза твои, дочка крестная, глядеть хочу. Разговор у меня серьезный.
— Прогневила я вас своим упрямством, папа?
— Не в упрямстве дело. Молода — вот и норовиста, да еще знаешь, зла на тебя держать не могу.
— Благодарю вас, государь, и впредь…
— И впредь потрудись поменьше с супругой моей богоданной бывать. Без шуток тебе говорю и для твоей же, дочка, пользы.
— Папа, но ведь государыня такой учености человек, что разговор с ней никогда не наскучит. Вы знаете, застолий шумных да пьяных не люблю, танцевать не охотница, так что за грех посидеть, об ученых вещах потолковать.
— Об учености Екатерины Алексеевны спорить не стану, потому что книг ее отродясь не читывал, и судить не могу, сколько врет, сколько по делу говорит. Вот только не нужна ей никакая ученость. Представление одно — не больше. Умна ты, дочка, умна, а того не видишь, что один норов свой она тешит. Чтоб особенной быть, чтоб из всех выделяться.
— Вы не можете судить о глубине мыслей государыни!
— И не собираюсь! Не в академиях ей заседать, а гостей обихаживать, хозяйкой радушной во дворце для каждого быть. А она, видишь ты, офицеров моих в упор не видит. Не то что головой не кивнет, тут же спиной поворачивается.
— Они очень невоспитаны, ваши офицеры, папа. Хохочут во все горло, из трубок дымят…
— А уж это мне судить, плохо ли, хорошо ли они себя во дворце ведут. Что-то с дедом моим, Петром Алексеевичем Великим, никто о голландских шкиперах, немецких купцах и английских офицерах не спорил. У деда так было, и у меня так будет!
— Мой Боже, так это вы хотите повторить его образец! Мне бы сразу догадаться, что вы обрекли нас быть актерами в вашем театре.
— Вы опять начинаете забываться, Катерина Романовна. Моя снисходительность никак не дает вам основания пренебрегать монархом и вашим отцом в святом крещении.
— Виновата, государь. Но судить императрицу за одно то, что она воспитана как подобает царствующей особе и брезгует вашими солдафонами, это несправедливо, наконец! Разве нет возможности просто выразить государыне ваши пожелания — она отличается такой тонкостью чувств…
— Положительно, эта фарисейка околдовала вас! Да как же вы не задумываетесь над тем, чем прельстила ее, без малого тридцатилетнюю женщину, дружба с девочкой, не достигшей двадцати лет? Вы так высоко цените собственное очарование?
— Как можно, государь!
— Вот именно! Но тогда задайтесь вопросом, в чем секрет вашей дружбы.
— Государыня благодаря вашей неприязни так одинока!
— Одинока? Вы сошли с ума, девочка. Откройте глаза — сколько будущих и настоящих амантов эту женщину окружают.
— Не смейте оскорблять государыню! Слышите, не смейте! У вас нет никаких оснований, а если бы были, вы бы первый возмутились на правах супруга. Вы же не делаете этого!
— Не делаю, потому что союз наш обречен и продлится очень недолго.
— Недолго? О чем вы говорите, государь?
— Эта женщина ни при каких обстоятельствах не останется рядом со мной на престоле. Чем больше она согрешит, тем легче будет отрешить ее от престола и оформить развод.
— Но так никогда не делается, государь!
— Не делается? Вы так плохо знаете историю?
— Но не в России же!
— Я имею в виду именно Россию. Вспомните хотя бы государя Ивана Грозного, который лишился естественным путем двух жен, зато пятерых последующих отвергал по своему усмотрению. Даже когда по молитве он жил с седьмой из них, матерью царевича Дмитрия, он посылал посольство просить руки английской королевы Елизаветы или хотя бы ее дальней родственницы.
— Это был жестокий и низкий тиран. Вы и в самом деле нашли ошеломляющий предел.
— Опуститесь в глубины истории: отец Ивана Грозного отверг свою первую супругу после двадцати лет брака, чтобы жениться на молодой красавице литовской княжне Елене Глинской. Или требования боярской думы о разводе царя Федора Иоанновича с Ириной Годуновой.
— Речь шла о бездетности.
— И снова вы не правы. У Ирины Годуновой были беременности, были роды. О женихе для ее дочери заранее хлопотал по всем европейским государствам Борис Годунов, ее брат.
— Но ведь у вас с государыней уже есть сын и наследник.
— И еще несколько ее собственных бастардов.
— Такое подозрение низко и не достойно государя!
— Зато такая действительность вполне достойна вашей государыни. Слава Богу, вы уже замужем и я могу спокойно говорить с вами о секрете Полишинеля — тайной лесенке позади апартаментов этой женщины. Дверь на нее остается открытой чуть не каждую ночь.
— Ваши разоблачения никогда и ни в чем не убедят меня! Я устойчива против любой клеветы. Она не обходит и меня, когда моего дядю Никиту Ивановича Панина зачисляют в мои любовники.
— Положим, двоюродного дядю.
— И вы хотите сказать!..
— Ничего не хочу, кроме как предостеречь вас в первую очередь от разочарований. Вы пристали к государыне как осенняя муха и ждете от нее чудес, как маленькая наивная монастырка.
— О, если бы вы знали, сколько в государыне доброты и искренней расположенности к людям. Она готова всякого выслушать, поделиться своими мыслями.
