— Это святая правда, государь. Вы добились всего одной силой уважения, которое испытывали к вам солдаты и работные люди. Ваше появление всегда их до чрезвычайности вдохновляло.
— Суди сам, всего-то пяти лет с начала строительства не прошло, а у нас уже там и крепость, и внутри дворец, комендантский дом, арсенал, казначейство, кирха да офицерские домики для голштинцев. Чистота, порядок — глаз радуется.
— В Петерштадте вы могли бы выдержать, ваше императорское величество, любую осаду.
— О том и речь. Да, я еще забыл морскую гошпиталь. Это моя подлинная цитадель.
— Ваша цитадель, сир, теперь вся Российская держава.
— Верно, но всегда лучше иметь потаенный уголок, на который можешь вполне положиться.
ИЗ ИСТОРИЧЕСКИХ ДОКУМЕНТОВ
Но все мое любопытство было еще до того времени удовольствовано не совершенно, а оставалось еще важнейшее, а именно: чтобы видеть государя и государыню… потому давно уже и не ведомо как добивался и желал видеть как их, так и самую фаворитку государеву, Воронцову, о которой, наслышавшись о чрезвычайной и непомерной любви к ней государя, будучи еще в Кенигсберге, мечтал я, что надобно ей быть красавицей превеликой. И как сей день и случай казался мне к тому наилучшим и способнейшим, и я никак не сомневался, что увижу их непременно в то время, когда они пойдут к столу чрез ту комнату, в которой мы находились, как о том мне сказывали, то, протеснившись сквозь людей, стал я нарочно и заблаговременно подле самых дверей, чтобы не пропустить их и видеть в самой близости, когда они проходить станут.
Не успел я тут остановиться, как чрез несколько минут и увидел двух женщин в черном платье, и обоих в Екатерининских алых кавалериях, идущих друг за другом из отдаленных покоев в комнату к государю. Я пропустил их без всякого почти внимания, и не инако думал, что были они какие-нибудь придворные госпожи, ибо о государыне и фаворитке думал я, что они давно уже в комнатах государских, в которых нам за народом ничего не было видно. Но каким удивлением поразился я, когда, спросив тихо у стоявшего подле меня одного полицейского, и мне уже знакомого офицера, кто б такова была передняя из прошедших мимо меня госпож, услышал от него, что была то самая императрица! Мне сего и в голову никак не приходило, ибо видал я до сего один только портрет ее, писанный уже давно, и тогда еще, когда была она великою княгинею и гораздо моложе, и видя тут женщину низкую, дородную и совсем не такую, не только не узнал, но не мог никак и подумать, чтоб то была она. Я досадовал неведомо как на себя, что не рассмотрел ее более; но как несказанно увеличилось удивление мое, когда на дальнейший сделанный ему вопрос о том, кто б такова была другая и шедшая за нею толстая и такая дурная, с обрюзглою рожею боярыня, он, усмехнувшись, мне сказал:
— Как, братец! Неужели ты не знаешь? Это Елизавета Романовна.
— Что ты говоришь? — оцепенев даже от удивления, воскликнул я. — Это-то Елизавета Романовна!.. Ах! Боже мой… Да как это может статься? Уж этакую толстую, нескладную, широкорожую, дурную, обрюзглую совсем, любить и любить еще так сильно государю?
— Что изволишь делать? — отвечал мне тихонько офицер. — И ты дивись уж этому, а мы дивились, дивились, да и перестали уже.
Как государь был охотник до курения табаку и любил, чтоб и другие курили, а все тому натурально в угоду государю и подражать старались, но и приказывал государь всюду, куда ни поедет, возить с собой целую корзину голландских глиняных трубок и множество картузов [пакетов] с кнастером [сорт табака] и другими табаками, и не успеем куда приехать, как и закурятся у нас несколько десятков трубок и в один миг вся комната наполнится густейшим дымом, а государю то и любо, и он ходючи по комнате только что шутил, хвалил и хохотал. Но сие куда бы уже ни шло, если б не было ничего дальнейшего и для всех россиян постыднейшего. Но та-та была и беда наша! Не успевают, бывало, сесть за стол, как и загремят рюмки и бокалы и столь прилежно, что, вставши из-за стола, сделаются иногда все как маленькие ребяточшги начнут шуметь, кричать, хохотать, говорить нескладицы и несообразности сущие. А однажды, как теперь вижу, дошло до того, что вышедши с балкона прямо в сад, ну играть все тут на усыпанной песком площадке, как играют маленькие ребятки. Ну, все прыгать на одной ножке, а другие согнутым коленом толкать своих товарищей под задницы и кричать:
— Ну! Ну! Братцы, кто удалее, кто сшибет с ног кого первый? и так далее.
А по сему судите, каково же было нам тогда смотреть на зрелище сие из окон и видеть сим образом всех первейших в государстве людей, украшенных орденами и звездами, вдруг спрыгивающих, толкающихся и друг друга наземь валящих? Хохот, крик, шум, биение в ладоши раздавались только всюду, а покалы только что гремели. Они должны были служить наказанием тому, кто не мог удержаться на ногах и упадал на землю… У иного наконец и сил не было выттить и сесть в линею, а гренадеры выносили уже туда на руках своих.
«Жизнь и приключения Андрея Болотова. 1738–1793». Год 1762
ПЕТЕРБУРГ
Дом князей Дашковых
Е. Р. Дашкова, Н. И. Панин
— Нам не часто приходится последнее время оставаться наедине, милое мое дитя. В обществе же я определенно опасаюсь необузданности вашего острого язычка. Но на этот раз вы вогнали в дрожь не одного меня. Надо же было с таким самозабвением включиться в разговор о сербах. Для вас любая тема рождает споры.
— Вы несправедливы ко мне, дядюшка. Я откликаюсь на то, что покрывает позором императорскую фамилию.
— И служит, с вашей точки зрения, лишним доказательством задуманных вами перемен, как они ни фантастичны.
— Вы не согласны со мной в истории с Хорватом? Не верю.
— Возможно, я недостаточно осведомлен о ней.
— По всей вероятности. Но вы помните начало переселения в Россию сербов?
— Хотя я находился тогда на дипломатической службе вне России, о решении императрицы Елизаветы Петровны толковала вся Европа. Оно было достаточно неоднозначным.
— Вы имеете в виду союз покойной императрицы с Марией Терезией?
— Конечно. При наличии такого прочного союза наша императрица предоставила сербам возможность эмиграции с австрийских земель — это неслыханно!
— Вот видите, а мне это представляется совершенно естественным. В какой мере могла помешать военному союзу помощь братьям по вере? Сербы не могли больше выносить притеснений их православной церкви господствовавшей в империи католической. Императрица Елизавета предоставила им для переселения наши южные и к тому же пустовавшие земли. Марии Терезии они мешали, в России были желанными гостями.
— Как вы наивны, дитя мое! Дипломатические задачи решаются никак не по законам человеческой нравственности и справедливости — они стоят выше них.
— Ниже — хотели вы сказать. Потому что человеческое начало всегда остается главным.
— И вот вам опровержение вашего постулата — дело Хорвата.
