В Лондоне Освальд вновь встретил друзей своего детства. Он опять услышал энергичный и сжатый язык, который в скупых словах выражает так много чувств; он снова увидел серьезные лица мужчин, которые сразу преображаются, когда сильное чувство побеждает привычную сдержанность; он снова испытывал радость, читая в сердцах, которые лишь постепенно открываются наблюдательному взору; короче, он был у себя дома, и люди, никогда не покидавшие родного края, даже не подозревают, какими тесными узами они связаны с ним. Однако он непрестанно помнил о Коринне, и так как не мог и помыслить вновь покинуть Англию, которая стала ему теперь дорога, как никогда, то принял твердое решение жениться на Коринне и поселиться с нею в Шотландии.
Он с нетерпением ждал, чтобы его полк выступил в поход, ибо ему хотелось поскорее вернуться домой, как вдруг вышел приказ, гласивший, что экспедиция, в которой он должен участвовать, на время откладывается; вместе с тем сообщалось, что отсрочка может кончиться в любой день, и положение было столь неопределенным, что ни один из офицеров не мог взять даже свой двухнедельный отпуск. Все это весьма удручало лорда Нельвиля; он тяжко страдал в разлуке с Коринной, а тут еще не мог располагать собой и следовать определенному плану. Он провел в Лондоне шесть недель, не появляясь в обществе, поглощенный мыслью о будущей встрече с Коринной и мучаясь тем, что вынужден бесплодно терять время вдали от нее. Наконец он решил во время вынужденного ожидания съездить в Нортумберленд, повидаться с леди Эджермон и убедить ее признать, что Коринна действительно дочь лорда Эджермона, а затем публично объявить, что слух о ее смерти оказался ложным. Друзья лорда Нельвиля показали ему газеты, полные враждебных нападок на образ жизни Коринны, и ему страстно захотелось возвратить ей почетное положение в обществе, принадлежавшее ей по праву.
Глава пятая
Освальд поехал в поместье леди Эджермон. Его приводила в волнение мысль, что он увидит места, где Коринна прожила так много лет. Несколько смущало его и то, что ему придется намекнуть леди Эджермон о своем решении отказаться от руки ее дочери; столь разноречивые чувства тревожили его и заставляли задумываться. Чем дальше продвигался он на север Англии, тем больше местность напоминала Шотландию; воспоминание об отце, никогда не покидавшее его, все сильнее им овладевало. Приехав к леди Эджермон, он был поражен изящной архитектурой замка и строгой планировкой парка; пока хозяйка дома готовилась принять его, он прогуливался по парку и сквозь деревья еще издалека заметил грациозную фигурку молоденькой девушки с белокурыми волосами замечательной красоты, на которых едва держалась шляпа. Она внимательно читала какую-то книгу. Освальд узнал Люсиль, хотя не видел ее три года, и за это время она превратилась из ребенка в девушку и на диво похорошела. Он подошел к ней, поклонился и, забыв, что находится в Англии, хотел взять ее руку и почтительно поцеловать, как это принято в Италии; она залилась ярким румянцем и, отступив на два шага, сделала низкий реверанс.
— Сударь, — сказала она, — я пойду скажу матушке, что вы желаете ее видеть.
Она удалилась, а лорд Нельвиль стоял, пораженный ее скромным, серьезным видом и ангельским личиком.
Эта была Люсиль, которой лишь недавно пошел шестнадцатый год. Ее черты были необычайно нежны; быть может, ее талия была чересчур тонка и походка обличала слабое здоровье; румянец, поминутно сменявшийся бледностью, придавал ей удивительную прелесть. Ее голубые глаза большей частью были опущены, и выражение их можно было угадать лишь по изменившейся окраске лица, неведомо для нее самой выдававшей чувства этой на редкость сдержанной девушки. За время своего путешествия по Италии Освальд позабыл, что бывают на свете такие лица. Его охватило какое-то благоговейное чувство; он укорял себя за то, что допустил некоторую вольность в обращении с ней; приближаясь к замку и глядя на входившую в него Люсиль, он замечтался о небесной чистоте юного создания, никогда не расстававшегося с матерью и ничего не испытавшего в жизни, кроме дочерней привязанности.
Леди Эджермон приняла лорда Нельвиля наедине; он видел ее раза два несколько лет назад, когда приезжал сюда вместе с отцом; тогда он не обратил на нее особенного внимания, теперь же пристально вглядывался в ее лицо, желая сравнить его с портретом, нарисованным Коринной; он нашел, что этот портрет довольно верен, но ему подумалось, что во взгляде леди Эджермон больше мягкосердечия, чем это казалось Коринне; он решил, что она не привыкла, подобно ему, разгадывать лица замкнутых людей. Первым делом он хотел убедить леди Эджермон, чтобы она признала Коринну своей падчерицей и опровергла слух о ее смерти. Он начал рассказывать об Италии, где испытал столько наслаждения.
— Мужчине там приятно побывать, — ответила леди Эджермон, — но я не одобрила бы близкую мне женщину, если бы она нашла удовольствие в длительном пребывании в Италии.
— Однако, — возразил лорд Нельвиль, задетый этим намеком, — я познакомился там с самой выдающейся женщиной из всех, каких мне приходилось встречать.
— Быть может, выдающейся по уму, — возразила леди Эджермон, — но порядочный человек ищет иных достоинств в подруге жизни.
— Он может найти в этой женщине и все другие достоинства, — с горячностью перебил ее Освальд.
Он хотел продолжить разговор и уже без обиняков заговорить о том, на что они до сих пор лишь намекали, когда в комнату вошла Люсиль и что-то шепнула на ухо матери.
— Нет, дитя мое, — ответила леди Эджермон, — ты не пойдешь к твоей кузине: ты останешься дома и будешь обедать с лордом Нельвилем.
При этих словах Люсиль покраснела еще сильнее, чем тогда в парке, и села рядом с матерью; взяв со стола вышивание, она углубилась в работу, не поднимая глаз и не вмешиваясь в разговор.
Лорд Нельвиль был слегка раздосадован ее поведением: ведь не могла же Люсиль не знать, что в свое время шла речь об их браке; и хотя ее прелестное лицо все больше его поражало, он вспомнил слова Коринны о том, как могло подействовать суровое воспитание леди Эджермон на ее дочь. В Англии молодые девушки пользуются в общем большей свободой, чем замужние женщины, и их рассудительность и чистота нравов оправдывают этот обычай; но леди Эджермон не признавала его и считала, что не только дамам, но и девицам — всем женщинам вообще — при всех обстоятельствах жизни приличествует самая строгая сдержанность. Лорд Нельвиль собирался, как только опять останется наедине с леди Эджермон, сообщить ей о своих намерениях относительно Коринны; но Люсиль не выходила из комнаты, и леди Эджермон до самого обеда вела беседу на всевозможные темы, и простота и твердость ее суждений невольно внушали лорду Нельвилю уважение. Правда, ему хотелось возразить ей, когда она высказывала свои прочно установившиеся взгляды, которые он далеко не всегда разделял; но он догадывался, что если скажет хоть слово, противоречащее ее понятиям, то она составит о нем раз навсегда неблагоприятное мнение, и боялся сделать первый шаг, совершенно непоправимый в глазах особы, которая не признавала ни оттенков мыслей, ни изъятий из правил и судила обо всем, руководствуясь общепринятыми понятиями.
