— Боже мой, сударыня, — проговорила она, — я пожелала бы вам быть такой же спокойной, как я!
Вот какие слова сказала эта несчастная самой блестящей женщине Италии, изнемогавшей от отчаяния!
О, как велика власть любви! Она всецело покоряет пылкие души! Как счастливы люди, посвятившие Богу глубокое чувство, которого недостойны смертные! Но для Коринны такое время еще не пришло, она еще нуждалась в иллюзиях, она еще хотела быть счастливой; она возносила к Небу молитвы, но еще не покорилась судьбе. Ее редкие дарования и слава, которую она стяжала, внушали ей слишком большую веру в себя. Лишь отрекшись от всего в этом мире, можно отказаться от предмета своей любви; это самая последняя из жертв; порою жизнь уже давно превратилась в пустыню, а меж тем огонь, пожирающий ее, еще не угас.
Коринна все еще переживала душевную борьбу и, мучаясь сомнениями, то принимала решение, то отказывалась от него, когда получила от Освальда письмо, в котором он писал, что поход состоится только через шесть недель, но он не может воспользоваться этой отсрочкой и приехать в Венецию, ибо командир, покинувший свой полк в столь важную минуту, рискует погубить свое доброе имя. Коринна рассчитала, что успеет добраться до Англии, покамест лорд Нельвиль не покинет Европу, и, быть может, навсегда. Это опасение побудило ее решиться на отъезд. Коринна заслуживала сожаления, ибо она сознавала, что делает весьма опрометчивый шаг; она судила себя строже, чем кто-либо мог бы ее осудить, но какая женщина была бы вправе бросить камень в несчастную, которая не искала себе оправданий, не надеялась на счастье, но бежала от одной беды к другой, словно ее преследовали страшные призраки?
Вот последние строки ее письма к князю Кастель-Форте:
Прощайте, мой верный защитник! прощайте, мои римские друзья, прощайте все, с кем я провела столько сладостных и беспечных дней! Свершилось: судьба сразила меня; я чувствую, что рана моя смертельна: я еще сопротивляюсь, но скоро паду побежденная. Я должна увидеть его: поверьте мне, я не отвечаю за себя; в моей груди — ужасная буря, и я бессильна с ней бороться. Но я уже приближаюсь к роковому пределу, и скоро для меня все кончится; все, происходящее сейчас, — последний акт моей жизни; потом придет черед покаяния и смерти. О, непостижимые противоречия человеческого сердца! Сейчас, когда я пылаю страстью, мне уже видятся вдали тени заката и слышится Божественный голос: «Несчастная, еще немного осталось тебе дней любви и тревоги, Я жду тебя в обители вечного покоя». О мой Господь! Дай мне еще хоть раз увидеть Освальда, в последний раз! Его черты потускнели в моей памяти, но виной этому мое отчаяние. Но разве в его взоре не было чего-то небесного? Не казалось ли, когда он приходил, что блеск и прозрачность воздуха возвещали о его приближении? Мой друг, вы видели его подле меня, видели, как он окружал меня заботами, оберегал меня, внушая всем уважение к своей избраннице. О, как же мне жить без него? Простите мне мою неблагодарность; так ли я должна была вознаградить вашу благородную и бескорыстную привязанность, которую вы всегда мне выказывали? Но сейчас я ничего этого не достойна, и меня можно было бы счесть безумной, если бы я не обладала грустным даром наблюдать со стороны свое безумие. Прощайте же, прощайте!
Глава третья
О, как несчастна тонко и глубоко чувствующая женщина, когда она совершает безрассудный поступок ради человека, который, как ей кажется, уже начал к ней охладевать, и она ни в ком не может найти опоры, кроме самой себя! Если бы она рисковала своей репутацией и своим спокойствием ради блага любимого человека, ее нечего было бы жалеть. Ведь так сладко жертвовать собой! Какую испытываешь отраду, когда, презирая опасности, летишь спасать дорогую тебе жизнь и облегчить скорбь, терзающую сердце друга! Но проезжать в одиночестве по чужой стране, неожиданно явиться перед своим любимым, стыдясь этого доказательства своей любви, все поставить на карту по своему желанию, но не по его просьбе — как все это тяжко! какое это унижение, хотя и достойное сострадания! ибо всякий, кто любит, достоин его! Иное дело, когда вредят репутации другого человека или пренебрегают священными узами брака. Но Коринна была свободна: она приносила в жертву лишь свое доброе имя и свой покой. Она поступала неосторожно и неблагоразумно, но это никому не вредило, кроме нее самой, ее роковая любовь была гибельна только для нее одной.
Когда Коринна приехала в Англию, она узнала из газет, что выступление полка лорда Нельвиля было снова отложено. В Лондоне она бывала лишь в семье банкира, которому ее представили под вымышленным именем. Этот банкир принял в ней живое участие и вместе с женой и дочерью всячески старался быть ей полезным. Вскоре она опасно заболела, и целых две недели ее новые друзья заботливо ухаживали за ней. Ей стало известно, что лорд Нельвиль выехал в Шотландию, но через несколько дней должен возвратиться в Лондон, где находился его полк. Она долго не могла решиться уведомить его о своем пребывании в Англии. Она не написала ему из Италии о своем отъезде, и это приводило ее в смущение; поэтому Освальд целый месяц не получал от нее писем. Он начал сильно беспокоиться и обвинять ее в легкомыслии, будто имел право сетовать на нее. Приехав в Лондон, он отправился прямо к своему банкиру, надеясь найти у него письма из Италии, но ему сказали, что для него ничего нет. Освальд ушел, с тревогой размышляя о молчании Коринны, когда ему повстречался мистер Эджермон, которого он видел в Риме; тот спросил у него, имеет ли он какие-нибудь известия о Коринне.
— Решительно никаких! — с досадой ответил лорд Нельвиль.
— Так я и думал, — подхватил мистер Эджермон, — эти итальянки всегда забывают иностранцев, как только те уезжают. Можно привести тысячи подобных примеров и не стоит этим огорчаться; они были бы сущим совершенством, если бы отличались не только живостью воображения, но и постоянством. Надо ведь оставить кое-какие преимущества и нашим женщинам.
Он пожал руку Освальду и простился с ним, так как уезжал в свое имение в Уэльсе, где проводил большую часть года; его слова повергли Освальда в глубокую печаль. «Я не имею права, — сказал он себе, — не имею права требовать, чтобы она сожалела обо мне, ибо я не могу посвятить свою жизнь ее счастью. Но так скоро забыть человека, которого она любила, — это значит зачеркивать не только будущее, но и прошлое».
Как только лорд Нельвиль узнал волю отца, он отказался от намерения жениться на Коринне; но он решил также больше не видеть Люсиль. Ему было как-то не по себе при мысли, что она произвела на него слишком сильное впечатление; раз уж ему привелось, думал он, причинить столько горя своей подруге, то он обязан хотя бы хранить в своем сердце ей верность, нарушить которую никто его не принуждал. Все же он возобновил письменные переговоры с леди Эджермон относительно дела Коринны. Но ее мачеха упорно отказывалась ему отвечать, и из разговора с мистером Диксоном, другом покойного лорда Эджермона, Освальд понял, что он мог бы добиться от нее своего, только женившись на ее дочери, ибо леди Эджермон полагала, что, если Коринна вернет себе свое имя и получит признание своих родственников, ее младшей сестре будет трудно сделать хорошую партию. Коринна не подозревала, насколько Люсиль заинтересовала лорда Нельвиля, — судьба пока еще щадила ее от такого удара. Никогда, однако, она не была так сродни Освальду, как сейчас, когда жребий их разлучил. Во время болезни, окруженная простыми и честными людьми, Коринна пристрастилась к английским нравам и обычаям. Члены семьи негоцианта, приютившей ее, не отличались дарованиями, но обладали здравым смыслом и поразительной меткостью суждений. Привязанность их к ней не носила характера восторженного поклонения, к какому она привыкла, но выражалась в постоянных заботах и во множестве услуг. Суровость леди Эджермон и скука провинциального городка создали у Коринны ложное представление о стране, от которой она отреклась; но, обнаружив достоинства англичан, она полюбила эту страну при таких обстоятельствах, когда это чувство едва ли могло способствовать ее счастью.
