«Леди Эджермон недавно получила известие, что ее падчерица, которую она почитала умершей в Италии, жива и под именем Коринны пользуется в Риме большой литературной известностью. Леди Эджермон имеет честь ее признать и разделить с нею наследство, оставшееся после брата лорда Эджермона, недавно скончавшегося в Индии.
Лорд Нельвиль в ближайшее воскресенье вступает в брак с мисс Люсиль Эджермон, младшей дочерью лорда Эджермона и единственной дочерью леди Эджермон, его вдовы. Брачный контракт был подписан вчера».
К несчастью для Коринны, она была в полном сознании, читая это сообщение; в ее душе сразу произошел переворот, и она утратила всякий интерес к жизни; она походила на человека, осужденного на смертную казнь, но еще не знающего, когда приговор будет приведен в исполнение; и с этой минуты ею овладели лишь отчаяние и покорность судьбе.
В ее комнату вошел граф д’Эрфейль; она была еще бледнее, чем в тот час, когда лежала в обмороке на дороге, и он с беспокойством осведомился о ее здоровье.
— Мне ничуть не хуже, и я хотела бы уехать послезавтра, в воскресенье, — спокойно и твердо сказала она. — Я доеду до Плимута, а оттуда отправлюсь морем в Италию.
— Я провожу вас, — с живостью подхватил граф д’Эрфейль. — Меня ничто не задерживает в Англии, и я с восторгом совершу это путешествие вместе с вами.
— Вы очень добры, — ответила Коринна, — на редкость добры; никогда не следует судить по внешности… Я согласна принять вашу помощь до Плимута, — немного помолчав, продолжала она, — ибо не уверена, что одна доберусь до него, но стоит попасть на корабль, и тебя уже довезут до места, как бы ты себя ни чувствовал.
Затем она попросила графа д’Эрфейля оставить ее одну и долго плакала, моля Бога дать ей силы перенести это горе. В ней уже ничего не осталось от прежней пылкой, порывистой Коринны; кипучая энергия ее иссякла, она испытывала какой-то непостижимый для нее упадок духа и впала в странное спокойствие. Несчастье сломило ее; но ведь и самые непокорные люди рано или поздно неизбежно склоняются под бременем горя.
В воскресенье утром Коринна с графом д’Эрфейлем уехала из Шотландии.
— Сегодня! — произнесла она, поднявшись с постели и направляясь к двери. — Сегодня!
Граф д’Эрфейль спросил, что значат эти слова; но она не ответила и погрузилась в молчание. Когда они проезжали мимо церкви, Коринна попросила у графа разрешения зайти туда на минуту; она опустилась на колени перед алтарем и, представив себе, что здесь стоят Освальд и Люсиль, помолилась за них; но ее охватило такое волнение, что, пытаясь подняться, она зашаталась и не смогла бы сделать и шага, если бы Терезина и граф д’Эрфейль не поспешили поддержать ее. Все, кто был в церкви, встали и с выражением живого участия уступили ей дорогу.
— Неужто у меня такой больной вид? — спросила она у графа д’Эрфейля. — В этот самый час женщины моложе и красивее меня с ликованием выходят из церкви.
Граф д’Эрфейль не дослушал ее: он был добросердечен, но не отличался чуткостью; хоть он и любил Коринну, ее печаль нагоняла на него в дороге тоску, и он, как умел, пытался развлечь ее, забывая, что человек не в силах забыть горести жизни. Порой он повторял ей: «Ведь я же говорил вам!» Странная манера утешать! О самодовольство суетности перед лицом чужого горя!
Коринна изо всех сил старалась скрыть свои мучения, ведь нам неловко обнаруживать глубокие переживания перед поверхностным человеком; чувство стыдливости заставляет умалчивать о том, что непонятно другому, — о снедающей душу затаенной печали, которую может облегчить лишь тот, кто разгадает ее. Коринна укоряла себя в том, что она недостаточно благодарна графу д’Эрфейлю за его внимание и заботы о ней; но в его голосе, в интонациях, во взгляде сквозила такая рассеянность, сказывалась такая жажда развлечений, что легко было забыть о его великодушных поступках, как забывал о них он сам. Разумеется, весьма благородно не придавать особой цены своим добрым делам; но в иных случаях безразличие, которое человек выказывает к своим хорошим поступкам, прекрасное само по себе, все же говорит о его легкомыслии.
Во время болезни Коринна в бреду выдала почти все свои секреты, а обо всем остальном граф д’Эрфейль узнал из газет; несколько раз он порывался поговорить с ней о том, что называл «ее делами»; но едва он произносил эти слова, как она замыкалась в себе и уверяла, что не в силах выговорить имя лорда Нельвиля. В минуту расставанья с графом д’Эрфейлем Коринна не знала, как выразить ему свою признательность; хоть она и радовалась, что остается в одиночестве, все же ее огорчала разлука с человеком, который сделал ей столько добра. Она хотела поблагодарить его, но он так искренне попросил ее не говорить об этом, что она умолкла. Она поручила ему написать леди Эджермон, что отказывается от своей доли наследства после дядюшки, и просила сообщить, будто он получил это распоряжение из Италии, утаив от ее мачехи, что она приезжала в Англию.
— А лорд Нельвиль должен знать об этом? — спросил граф д’Эрфейль.
При этих словах Коринна вздрогнула. Некоторое время она молчала.
— В скором времени вы сможете ему об этом сказать, — проговорила она, — да, скоро! Мои римские друзья уведомят вас, когда вы сможете это сделать.
— По крайней мере берегите свое здоровье! — сказал граф д’Эрфейль. — Вы знаете, как я беспокоюсь за вас?
— В самом деле? — спросила с улыбкой Коринна. — Я думаю, что у вас для этого есть основания.
Граф д’Эрфейль подал ей руку и проводил ее до корабля; она еще раз обернулась в сторону Англии, страны, которую она покидала навеки, где жил человек, единственный предмет ее любви и мучений, и впервые в присутствии графа д’Эрфейля глаза ее наполнились слезами.
— Прекрасная Коринна, — сказал он, — забудьте неблагодарного! вспомните о друзьях, которые так привязаны к вам, и послушайтесь меня: радуйтесь всем преимуществам, какими вы обладаете!
При этих словах Коринна выдернула свою руку из его руки и отшатнулась от него; потом, раскаявшись в минутной вспышке, снова подошла к нему и ласково простилась с ним. Граф д’Эрфейль не понял, что происходило в душе Коринны. Он вошел вместе с ней в шлюпку, с жаром поручил ее заботам капитана, с величайшей любезностью вникая во все мелочи, которые могли сделать переезд как можно более приятным для нее; вернувшись в шлюпке на берег, он долго махал Коринне платком. Она с признательностью отвечала графу д’Эрфейлю, но увы! разве она могла положиться на подобного друга?
Поверхностные чувства иной раз бывают длительны; ничто им не грозит, ибо ничто их не тревожит: в зависимости от обстоятельств они исчезают и вновь возникают, меж тем как глубокие чувства погибают безвозвратно, оставляя в сердце неисцелимые раны.
Глава вторая
Держался попутный ветер, и не прошло и месяца, как Коринна достигла Ливорно. Почти все время ее била лихорадка, и физические и душевные страдания настолько смешались в ее сознании, что она уже не могла их различить. Прибыв в Италию, она колебалась, не отправиться ли ей прямо в Рим; но хотя там ее ждали близкие друзья, ей внушал непреодолимый ужас город, где она впервые увидела Освальда. Она представила себе свой дом, дверь, которую он дважды в день отворял, приходя к ней, и содрогнулась при мысли очутиться там одной, без него. Она решила поэтому поехать во Флоренцию; у нее было чувство, что ей осталось еще недолго терпеть мучения, и она полагала, что ей надобно постепенно отрешиться от мира и жить в уединении, вдали от друзей, вдали от города, который был свидетелем ее славы, вдали от общества, где будут пытаться пробудить в ней вдохновение и где будут просить ее стать такою, какой она была прежде, между тем как ею владела непобедимая апатия и ей было тягостно всякое усилие.
