— Боже, помоги нам! — вскричали они.
Тут Люсиль собрала все свое мужество, приподнялась на носилках и протянула Жюльетту лорду Нельвилю.
— Мой друг, — сказала она, — держите вашу дочь!
Освальд взял девочку на руки и сказал Люсиль:
— И вы тоже идите сюда! Я понесу вас обеих.
— Нет, — ответила Люсиль, — спасайте только вашу дочь.
— От чего спасать? — спросил лорд Нельвиль. — Разве есть опасность? — И, обратившись к носильщикам, он крикнул: — Бессовестные! почему вы ничего не сказали?..
— Они меня предупреждали об опасности, — перебила его Люсиль.
— И вы скрыли это от меня! — упрекнул ее лорд Нельвиль. — Чем я заслужил такое жестокое молчание?
С этими словами он закутал девочку своим плащом и с тревогой посмотрел вниз, на дорогу; в это мгновение небо, словно благоволившее к Люсиль, послало солнечный луч сквозь тучи, они стали расходиться, буря утихла, и взорам путешественников предстала плодородная равнина Пьемонта. Через час караван благополучно прибыл в Новалезе, первый итальянский город, расположенный по ту сторону Мон-Сени.
Войдя в гостиницу, Люсиль взяла дочь на руки, поднялась в свою комнату и, упав на колени, стала горячо благодарить Бога за спасение. Пока она молилась, Освальд стоял в раздумье, опершись о камин.
— Люсиль, так вы очень боялись? — опросил он, когда она поднялась с колен.
— Да, мой друг, — ответила она.
— Почему же вы пустились в дорогу?
— Мне казалось, что вам не терпелось ехать дальше.
— Разве вы не знаете, — возразил лорд Нельвиль, — что я прежде всего боюсь за вас и хочу уберечь вас от всякой опасности?
— Прежде всего надо бояться за Жюльетту, — сказала Люсиль.
Она посадила девочку к себе на колени, чтобы отогреть ее у камина, и стала наматывать себе на пальцы ее черные локоны, которые развились у нее на лбу от дождя и снега. В эту минуту мать и дитя были прелестны. Освальд с нежностью смотрел на них; казалось, наступил момент, благоприятный для объяснения, но никто не нарушил молчания.
Они приехали в Турин. Зима в том году была суровая. Просторные жилища Италии, рассчитанные на солнечную погоду, во время холодов кажутся необитаемыми. Под высокими сводами люди выглядят совсем маленькими. Эти огромные дворцы, словно построенные для гигантов, летом приятны своей прохладой, но зимой крайне неуютны.
Недавно распространился слух о смерти Альфьери, и для итальянцев, которые гордятся своими великими людьми, наступили дни всеобщего траура. Лорд Нельвиль на всех лицах видел отпечаток скорби. Италия производила на него совсем иное впечатление, чем прежде. Рядом с ним не было женщины, которую он некогда так любил, и его уже не пленяли красоты природы и искусство этой страны. В Турине он осведомился о Коринне; ему сказали, что за последние пять лет она ничего не опубликовала и живет в полном уединении; однако его уверяли, будто она поселилась во Флоренции. Он решил туда поехать, но не с тем, чтобы там остаться и изменить Люсиль, но чтобы объясниться с Коринной и сказать ей, что он не знал о ее поездке в Шотландию.
Проезжая по долинам Ломбардии, Освальд воскликнул:
— Ах, как здесь было красиво, когда молодые вязы были покрыты листвой и зеленые виноградные ветви переплетали их между собой!
Люсиль думала при этом: «Здесь было красиво, когда Коринна сопровождала его». Густой туман, расстилаясь по равнине, орошаемой множеством рек, заволакивал весь пейзаж. По ночам в гостиницах было слышно, как стучит по крыше проливной южный дождь, — настоящий потоп! Вода проникала в дома и причиняла не меньше бед, чем бушующее пламя. Тщетно Люсиль старалась постичь очарование Италии: словно мрачная завеса скрыла прекрасную страну от взоров путешественников.
Глава шестая
С тех пор как Освальд приехал в Италию, он не произнес ни одного итальянского слова; казалось, звуки этого языка причиняли ему боль; он избегал говорить на нем и старался не слушать его. Наконец они приехали в Милан и остановились в гостинице; вечером постучали в дверь, и в комнату вошел какой-то итальянец. У него было смуглое характерное лицо, впрочем довольно заурядное: его черты нельзя было назвать выразительными, ибо им недоставало души. На лице вошедшего блуждала любезная улыбка, и взор его, казалось, пылал вдохновением. Едва переступив порог, он начал импровизировать стихи, восхваляя мать, дитя и супруга; эти пустые похвалы могли быть обращены к любой матери, любому дитяти и супругу; они были полны безмерных преувеличений, фальшивых и трескучих фраз. Римлянин, однако, пользовался теми гармоническими звуками, которые так чаруют в итальянском языке; он декламировал свои стихи с пафосом, что еще больше подчеркивало незначительность их содержания. Как мучительно было для Освальда после длительного перерыва вновь услыхать любимый язык из уст пошлого декламатора, производившего комическое впечатление; на него нахлынули воспоминания, и лицо его омрачилось. Люсиль заметила тяжелое состояние Освальда и хотела заставить импровизатора замолчать, но это было невозможно; он расхаживал большими шагами по комнате, непрерывно жестикулируя и издавая патетические восклицания, ничуть не смущаясь тем, что нагонял скуку на слушателей. Своими движениями он напоминал заведенную машину, которая не может остановиться раньше положенного срока; наконец он умолк, и леди Нельвиль удалось его выпроводить. Когда он удалился, Освальд сказал:
— В Италии так легко создать пародию на поэтический язык, что следовало бы запретить всяким проходимцам изъясняться на нем.
— Вы правы, — ответила Люсиль довольно сухим тоном, — должно быть, неприятно вспомнить то, чем некогда восхищался, слушая такие пошлые стихи.
Ее слова задели лорда Нельвиля.
— Вовсе нет, — возразил он, — мне кажется, что подобный контраст с еще большей силой дает почувствовать могущество гения. Тот же самый язык, искаженный бездарным болтуном, превращался в высокую поэзию, когда Коринна, ваша сестра, — с жаром добавил он, — выражала на нем свои мысли.
Люсиль была ошеломлена словами Освальда: он в первый раз за все время путешествия произнес имя Коринны; тем более неожиданны были для нее слова «ваша сестра», которые, казалось ей, прозвучали как упрек. Ее стали душить слезы; и если бы она отдалась этому порыву, то, быть может, пережила бы самую сладостную минуту своей жизни; но она сдержалась, и отношения между супругами стали еще более натянутыми.
На другое утро после долгого ненастья показалось солнце, лучезарное и ликующее, как изгнанник, возвратившийся на родину. Люсиль и лорд Нельвиль, воспользовавшись хорошей погодой, пошли осматривать Миланский собор: это шедевр итальянской готической архитектуры, не уступающий по своему значению собору Святого Петра — величайшему памятнику архитектуры Нового времени.
Этот храм имеет форму креста, и, как воплощенный в камне символ страдания, он вздымается над богатым и веселым Миланом. Если подняться на колокольню, можно оглядеть собор целиком, и нельзя не надивиться тщательной отделке его скульптурных деталей. Здание сверху донизу разукрашено, выточено и покрыто тончайшей резьбой, словно некая драгоценная безделушка. Сколько понадобилось времени и терпения, чтобы выполнить подобную задачу! Целые поколения упорно трудились ради великой цели; и род человеческий, осуществляя свои идеи, возводил такие нерушимые памятники. Готические храмы вызывают глубоко религиозное настроение.
