— Великий боже! — воскликнула Коринна и почти без чувств упала на стул.
— Что вас так ужасно взволновало? — спросил лорд Нельвиль. — Чего вы можете страшиться, Коринна, если я вас так боготворю? Если бы мой отец потребовал перед смертью, чтобы я женился на Люсиль, я, конечно, не считал бы себя свободным и бежал бы от ваших неотразимых чар; но он только советовал мне сделать этот выбор и даже писал мне, что не может судить о Люсиль, ибо она еще совсем дитя. Я видел ее лишь один раз; ей тогда едва минуло двенадцать лет. Перед моим отъездом я не давал ее матери никаких обязательств; между тем причиной моей неуверенности и тревоги, замеченных вами, было именно это пожелание отца: пока я не узнал вас, я хотел его выполнить, хотя оно и было высказано лишь мимоходом, надеясь тем самым отчасти загладить свою вину перед отцом и оказать ему повиновение даже после его смерти; но, встретив вас, я отказался от этого намерения, вы покорили меня, и я умоляю вас простить мне выказанные мною слабость и нерешительность. Коринна, невозможно окончательно оправиться после такого ужасного горя; оно убивает надежды, вселяет в душу мучительное и тягостное чувство робости; судьба причинила мне столько зла, что я не могу верить ей, даже когда она, казалось бы, предлагает мне величайшее счастье на свете. Но, дорогой друг, теперь все мои сомнения рассеялись! Я твой навсегда, я твой! Я твержу себе, что если бы мой отец знал вас, он выбрал бы вас мне в подруги жизни; вы…
— Остановитесь! — вскричала Коринна, заливаясь слезами. — Заклинаю вас, не говорите этого.
— Почему вы протестуете, — спросил лорд Нельвиль, — против того, что доставляет мне радость: мысленно сближать ваш образ с образом отца, соединяя в моем сердце все, что мне дорого и свято?
— Вы не должны этого делать! — прервала его Коринна. — Освальд, я слишком хорошо знаю, что вы не должны этого делать!
— Праведный боже! — воскликнул лорд Нельвиль. — Что же вы можете мне сообщить? Дайте мне эту рукопись, там, очевидно, изложена история вашей жизни, дайте ее мне!
— Вы ее получите, — ответила Коринна, — но, умоляю вас, подарите мне еще неделю, только одну неделю! То, что я узнала сегодня утром, вынуждает меня добавить еще кое-какие подробности.
— Как! — воскликнул Освальд. — Что общего у вас…
— Не требуйте от меня сейчас ответа! — прервала его Коринна. — Скоро вы узнаете все, и, быть может, за этим последует конец, страшный конец моего счастья; но пока еще не пробил этот час, я хочу вместе с вами осмотреть благословенные окрестности Неаполя, — пока в наших душах еще живет сладостное чувство и мы в состоянии наслаждаться чудесной природой, я хочу в этих прекрасных местах отметить самый торжественный момент моей жизни; мне хочется остаться у вас в памяти именно такой, какою я была, и осталась бы навсегда, если бы я сумела запретить своему сердцу любить вас.
— О Коринна, — вскричал Освальд, — что означают эти зловещие слова? Ведь не может быть, чтобы я услышал от вас что-либо, что охладило бы мою любовь к вам, и я перестал бы восхищаться вами. Зачем же еще целую неделю продолжать эту муку и скрывать от меня тайну, которая точно воздвигла барьер между нами?
— Дорогой Освальд, я так хочу, — ответила Коринна, — простите мне это последнее проявление моей власти; скоро вы один будете решать за нас обоих; я безропотно выслушаю свой приговор из ваших уст, как бы ни был он жесток, ибо у меня нет на земле таких привязанностей и уз, которые помогли бы мне жить без вашей любви.
С этими словами она вышла, мягко отстранив Освальда, который хотел последовать за нею.
Глава третья
Коринна решила дать праздник в честь лорда Нельвиля, воспользовавшись неделей отсрочки, которую она выпросила у него; однако мысль о празднике вызывала у нее самое грустное настроение. Зная характер Освальда, она не могла не тревожиться о том, какое впечатление произведет на него ее рассказ. Коринну следовало принимать как поэтессу и артистку, чтобы найти оправдание тому, что она ради восторгов, какие дарят талант и искусство, пожертвовала своим высоким положением, семьей и именем. Лорд Нельвиль, несомненно, обладал достаточно просвещенным умом, чтобы ценить гений и фантазию художника, но он полагал, что общественные обязанности превыше всего и что основное назначение женщины и даже мужчины состоит не в развитии умственных способностей, но в исполнении своего долга. Муки раскаяния, терзавшие его с тех пор, как он отклонился от предначертанной им себе линии жизни, придали еще больше силы суровым моральным принципам, которые он впитал с молоком матери. Нравы, привычки и воззрения Англии — страны, где с величайшим почтением относятся как к законам, так и к требованиям долга, — крепко связывали Освальда; вдобавок к этому при упадке духа, вызванном тяжелой утратой, человеку хочется отдаться естественному течению жизни, не принимать неожиданных решений и всецело покориться своей участи.
Любовь Освальда к Коринне открыла в его душе источник новых чувств, но любовь никогда не может до конца переделать характер; и Коринна ясно видела характер Освальда, который оставался все тем же, несмотря на поглощавшую его страсть; и быть может, обаяние личности лорда Нельвиля главным образом заключалось в противоречии между его натурою и чувствами — противоречии, придававшем особую прелесть проявлениям его нежности к Коринне. Однако приближалась решительная минута ее жизни, когда смутные тревоги, которые она непрестанно отгоняла от себя, тревоги, лишь слегка омрачавшие счастье, каким она наслаждалась, должны были вылиться в нечто определенное. Эта женщина, рожденная для счастья, подвластная живому поэтическому вдохновению, изумлялась, видя, какой силой и постоянством обладает горесть; все ее существо охватывал трепет, неведомый людям, давно смирившимся со страданиями.
Однако среди всех этих треволнений Коринна втихомолку подготовила блестящий праздник, на котором ей хотелось еще раз порадоваться вместе с Освальдом. Здесь ее чувствительность и живое воображение соединились самым причудливым образом. Она пригласила на праздник англичан, находившихся в Неаполе, и несколько неаполитанцев и неаполитанок, общество которых ей было приятно. Поутру, в день, назначенный ею для праздника, накануне признания, способного навеки погубить ее счастье, какое-то странное возбуждение оживляло ее черты, придавая им необычное выражение. С первого взгляда оно могло показаться радостным, но быстрые и беспокойные движения Коринны и ее блуждающий взор красноречиво говорили лорду Нельвилю о том, что творилось у нее в душе. Тщетно пытался он успокоить ее нежными уверениями в любви.
— Вы мне скажете это через два дня, — отвечала она, — если все еще будете так думать; а сейчас эти нежные слова только причиняют мне боль. — И она отошла от него.
Под вечер, когда с моря поднимается ветерок, становится прохладнее и можно любоваться природой, были поданы экипажи, чтобы повезти всю компанию Коринны на прогулку. Первую остановку решено было сделать у могилы Вергилия, а лишь потом проехать через грот Позилиппо. Могила Вергилия находится в одном из живописнейших в мире уголков, расположенном в виду Неаполитанского залива. Здесь все полно такого мира и величия, что хочется верить, будто сам Вергилий выбрал это место для своего вечного упокоения; стих из «Георгик» мог бы служить ему эпитафией:
