Мами тоже казалась совершенно довольной. Она занималась домом наравне с Бонани, и их усилия взаимно дополняли друг друга. Пекла в духовке удивительные пироги по старинным рецептам — тяжелые, сыроватые и неудобоваримые — и отправляла их своим друзьям или сыновьям с Восточного побережья. Любовно ухаживала за фруктовым садом, по-матерински заботясь о каждом дереве, придумывала им ласкательные имена, умело подрезала и рисковала падением с лестницы ради того, чтобы снять с ветки их малейший дар. А потом преобразовывала собранные плоды в бесчисленные варенья и вкуснейшие консервы. Никакой подарок не доставлял ей большего удовольствия, чем мешок удобрений или новый секатор. В эти семейные воскресенья она была еще счастливее Бонани.
Поначалу невестки пытались помогать ей на кухне. Она принимала их помощь вежливо, хоть и нехотя, но вскоре стала без церемоний выпроваживать в сад. Утверждала, что им надо пользоваться свежим воздухом деревни, но на самом деле просто не желала ни с кем делить похвалы своей стряпне, этот момент после последней порции десерта, который был четвертью часа ее славы. Предвкушая его, она беспрестанно наполняла тарелки, досадуя, когда гости в изнеможении говорили ей «нет, спасибо, нет, в самом деле».
И все же моя мать считала, что хотя Мами, возможно, и получала больше удовольствия, чем другие, от наших воскресных сборищ, благодаря своему очевидному пристрастию к приготовлению пищи, было что-то крайне несправедливое в том, что она потеет у плиты, в то время как остальные домочадцы прохлаждаются, потягивая освежающие напитки и рассказывая друг другу столь же освежающие истории. Это был мамин суфражистский пунктик, для нее такое положение дел было брешью в Правах Женщины. Это ее так озаботило, что она в конце концов отправилась в магазин Монтгомери Уорда и заказала самое усовершенствованное барбекю, какое только нашлось в каталоге. И вот в следующее воскресенье новехонький агрегат был взгроможден на крышу нашей машины и на малой скорости доставлен в Шерман-Оукс. Мы с трудом сдерживали свое нетерпение.
С предосторожностями проследили, чтобы Мами оставалась на кухне, пока снаряд не был собран на газоне. Эдди сгонял до обеда в торговый центр и купил двадцать метров веревки, которую натянули между двумя деревьями, а Бонани развесил на ней простыни, чтобы скрыть машину. Когда все было готово, семейство дружно устремилось на кухню за Мами и усадило ее на стуле напротив занавеса для торжественного открытия. В спешке Эдди опрокинул банку оливок в мойку, а с его женой Эдной случился приступ неудержимого смеха — заразного, кстати сказать. Было ясно, что происходит что-то необычайное, и Мами была готова радоваться вместе с остальными. Прошло некоторое время, когда она уже сидела, но все были слишком возбуждены, чтобы говорить. Наконец моя мать объявила: «Сюрприз».
Все, затаив дыхание, уставились на Мами.
— О! — сказала она поощрительно. — Сюрприз?
Мой отец выступил на шаг и величавым жестом откинул простыни. Оказалось, что они были плохо привязаны, так что обнажилась только половина аппарата, а вторая простыня зацепилась за вертел с электроприводом, тотчас же мой отец и Эдди, бросившись вперед, сшиблись словно кетчеры, чтобы ее отцепить. Наконец барбекю появилось во всем своем великолепии, сверкая хромом и алюминием — новенькие чугунные решетки были хоть сейчас готовы к употреблению, а набор разноцветных эмалированных подносиков своей яркостью напоминал клумбу. Мы все смотрели на Мами, глуповато осклабившись.
А Мами созерцала машину с застывшей улыбкой.
— Ах! И в самом деле красиво… — протянула она, не имея ни малейшего представления, что же это такое, но будучи слишком вежливой, чтобы спросить.
Молчание нарушила моя мать.
— Это барбекю, — сказала она, чтобы навести ее на след.
— Барбекю! — повторила Мами.
Спас положение Бонани.
— Это чтобы жарить, — пояснил он. — Видишь, тут как в камине зажигается огонь. Кладешь сюда цыпленка или мясо — и все готовится прямо в саду.
Когда до Мами дошло, ее лицо просияло, как рождественская елка, и она тут же расцеловала всех, кто оказался в пределах ее досягаемости. Было уже слишком поздно, чтобы воспользоваться машиной для обеда, но она настояла, чтобы все остались на ужин. Жаркое в тот вечер обуглилось снаружи и было сырым внутри, но зато само барбекю целиком поглотило интерес Мами, и она начала чистить его решетки еще до того, как погасли угли и была выброшена зола. Несколько недель она старалась освоить подарок, но мало-помалу украдкой стала возвращаться на кухню, чтобы готовить кушанья из теста и овощей, и в конце концов барбекю унаследовал Бонани. Он купил себе поварской колпак с большим полотняным фартуком и завел обычай завершать воскресные посиделки, жаря нам хот-доги и рубленые бифштексы.
Недостаток изысканности Мами скрывала хитроумным светским притворством, хотя ради предметов, которые считала по-настоящему важными, могла быть совершенно прямой и честной, как по отношению к самой себе, так и к другим. Например, когда мой отец, представляя профсоюз преподавателей, уехал на конгресс в Сент-Луис, который должен был продлиться добрый месяц, она поощряла мою мать пожить в свое удовольствие, яснее говоря, «видеть людей», и не только женщин.
— Можешь не сомневаться, мой Тони не будет сидеть один все это время. А соус, который хорош для селезня, и для утки сгодится.
Бонани ценил откровенность своей жены, но через год или два стало заметно, что он уже не так усердствует, искупая свое долгое отсутствие. Правда же состояла в том, что он начал ее стыдиться. В первое время он был очень внимательным, часто выводил ее погулять, а потом стал все более и более сдержанным и пользовался всеми маленькими уловками, которые в ходу у мужчин, женатых без любви. Бонани был кокетлив, следил за своей внешностью, и ему не нравилось идти рядом с ней. Он не хотел, чтобы люди думали, будто эта женщина, выглядевшая на десять лет старше, — его супруга. Когда они все-таки выходили куда-нибудь вместе, он вел себя так, чтобы это выглядело, будто он один. Мами обожала кино, но он терпеть не мог водить ее в кинотеатр, потому что она говорила без умолку во время сеанса, несмотря на шквал протестов, который обрушивался на них в темноте. Бонани было явно не по себе, когда ему приходилось представлять жену друзьям, и с некоторых пор он предпочитал встречаться с ними в своем клубе. И вообще начинал замечать, что после всех этих лет разлуки у них, собственно, мало общего, и его удивляло, что в начале их примирения его ожидание счастья могло казаться ему столь щедро удовлетворенным. Он начал думать, что, в сущности, счастлив сегодня вопреки ей. В конце концов возобновленный союз родителей неизбежно сошел с первой полосы семейных новостей. Огромный прилив нежности к Мами схлынул, и мои дядюшки перестали чувствовать натянутость в отношениях с отцом. Воскресные сборища уже не производили искр и тонули в обыденности — не лишенной приятности, но и без всяких сюрпризов. Порой там бывало скучно, порой кто-то отсутствовал. Время от времени, когда наезжал кто-нибудь из дядюшек с Восточного побережья, еще случались отголоски того, что было на первых порах, но, как ни странно, воссоединение родителей словно ослабило связь между братьями, и эти визиты становились все реже и реже. Жизнь семьи вошла в свою колею, стала спокойной и упорядоченной. У Мами и Бонани находилось все меньше, что сказать друг другу, но они все больше вели себя так, словно вообще никогда не расставались. Единственным внешним признаком напряженности между ними стало их соперничество за внимание детей. Так на протяжении почти пяти лет они и прожили ничем не примечательной супружеской жизнью, пока однажды Мами не заболела.
