Кену было десять, когда он описал это путешествие, мне — восемь, когда я его совершил.
Лимпсфилд (снова цитирую Кена) был «прелестной маленькой деревушкой с несколькими лавками. Мы жили в самом центре, на склоне холма». Позднее, рассказывая о поездке на велосипеде, Кен написал: «Мы втолкнули велосипеды на холм (весьма крутой и неподходящий для подъема) и только затем сели в седло».
Возможно, прочтя то, что в скобках, вы усмехнетесь и подумаете про себя: «неподходящий для подъема» означает лишь то, что кое-кому этот холм был не по зубам. Впрочем, закрыв эту скобку, Кен наверняка и сам улыбнулся, ибо однажды мы и впрямь поднялись на холм на велосипеде — и решили, что игра не стоит свеч.
У нас был трехколесный тандем. Кен сидел сзади, отвечая за руль, звонок и тормоз. Я сидел спереди и отвечал за аварии. Спать в одной кровати — сущие пустяки по сравнению с ездой на одном велосипеде. Подставляя ветру лицо, сидящий спереди все чаще задумывается, а не снял ли напарник ноги с педалей? Сидящий сзади (если послушать Кена) уверен, что делает всю работу в одиночку, а сидящий спереди бьет баклуши, лишь изображая, что трудится в поте лица. Впрочем, хотя мы без конца спорили, кто важнее, мы по-прежнему крутили педали вместе.
Тот самый дядя, который ездил на выставку в Париж, пообещал дать нам по шестипенсовику, если мы поднимемся на холм на велосипеде. На следующее утро, немного потренировавшись, мы приступили к завоеванию великого трофея. И ныне Лимпсфилдский холм заслуживает того, чтобы именоваться крутым, а в те времена подъем казался нам вообще почти отвесным. Несколько раз мы едва не съехали вниз задом наперед, и Кену пришлось жать на тормоз, чтобы отдышаться. Несколько раз привставали в седле, чтобы придать велосипеду нужное ускорение. Мы медленно поднимались вверх, двигаясь кривыми зигзагами, пыхтя и отдуваясь. И вот последний рывок, последний крутой подъем — и мы упали на вершине холма, обессиленные и запыхавшиеся, но безмерно счастливые. Мы лежали и строили планы на свой шиллинг. Целый шиллинг! Вот так дядя! Вот так повезло!
Потом мы вернулись домой и с гордым видом вступили в гостиную.
И были тут же дисквалифицированы. Дядя заявил, что результат не засчитан, так как на пути к вершине мы несколько раз останавливались. Мы и не думали отпираться. Он твердил, что мы нарушили правила, потому что в соревнованиях по подъему на холм на велосипеде остановки недопустимы. Но у нас не велосипед, а трехколесный тандем, защищались мы. Но дядя не уступал. Почему же он не предупредил нас заранее? Он думал, мы знаем, это все знают. Но если бы мы не останавливались, то съехали бы вниз задом наперед! Что ж, значит, не судьба.
Мы смотрели на него, не веря своим глазам. Никогда еще жизнь не обходилась с нами так жестоко.
— Вы хотите сказать…
— Займись-ка лучше своей овсянкой, милый, — вступила в разговор мама. — После поговорим.
— Вы хотите сказать, — медленно повторил Кен, дрожащей рукой сжимая ложку, — что мы не получим денег?
— Конечно, нет. Вы провалили испытание.
Нам оставалось только заняться своей овсянкой, но впервые в жизни овсянка не принесла нам покоя. Мироздание дало трещину. «Не говори — напрасна битва…»
[7]
Однако именно так нам тогда казалось! Мы в молчании доели овсянку и разошлись по углам, не желая разреветься друг перед другом.
Позднее меня нашел папа и, протянув жестянку с леденцами, сказал:
— Против правил не поспоришь, сынок, но, по-моему, ты заслужил утешительный приз.
Тем временем мама нашла Кена и, сунув ему в карман трехпенсовик, вздохнула:
— Не переживай, мальчик мой, твой дядя порой бывает несносен, но вас упрекнуть не в чем, вы вели себя молодцами.
Утешенные, мы с Кеном сошлись вновь, а обнаружив, что оба не остались внакладе, еще больше повеселели и заспешили в деревенскую лавку.
И вот пришел час провидению явить себя во всей красе. Впрочем, провидению нет дела до наших желаний. Оно не ищет подходящего момента, чтобы продемонстрировать нам свои благодеяния или гримасы.
Главная ценность круглого и плоского шоколадного пирожного ценой в один пенни заключалась в том, что внутри его могла прятаться монета в шесть пенсов. Мы купили двенадцать штук (по три пенса от мамы и папы плюс шесть пенсов в долг). До сего времени мы ни разу не испытывали судьбу, но сегодня — двенадцать против шести, кто бы не соблазнился? — мы решили, что провидение смилостивится. Увы, провидение осталось глухо к нашим чаяниям. А Лимпсфилдский холм, с точки зрения дядьев, так и остался «весьма крутым и неподходящим для подъема на велосипеде».
Между тем пришла пора представить мой первый опубликованный литературный опыт:
«Мы прошли шесть миль до Иденбридж и выпили воды из колонки, а когда мы пили, одна девочка подошла и сказала, что эта вода из реки, и мы отправились в лавку, где купили имбирный лимонад. Основательно утолив жажду, мы пошли в Хивер, девять миль пешком, где нас ждал обед. В ожидании обеда мы осмотрели церковь и замок, где родилась королева Анна Болейн. Затем мы отлично отобедали яичницей с ветчиной. После обеда мы прошли две мили полями, по пути ели вкусные орехи и вышли к дороге на Чайдинг-стоун. Там мы купили печенье и имбирный лимонад. Затем мы отправились в Коуден. В пути мы встретили джентльмена, который показал нам дорогу (а сам он спешил на остров Уайт). В миле от города он с нами распрощался, и мы свернули в Коуден, где рассчитывали отдохнуть. Однако в местной гостинице не оказалось свободных мест. Тогда мы пошли на станцию, где сели на поезд до Танбридж-Уэллс. Там обнаружилась превосходная гостиница «Карлтон». Мы восхитительно отужинали яичницей с ветчиной, хорошенько умылись и отправились в постель. В тот день мы прошли девятнадцать миль».
Мне особенно нравится начало: «Мы прошли шесть миль до Иденбриджа и выпили воды из колонки». Можно подумать, для нас было в порядке вещей проходить по шесть миль, чтобы утолить жажду. Впрочем, не забывайте, мне было только восемь с половиной. И кстати, я нес за плечами рюкзак. Много ли вы знаете мальчишек девяти лет от роду, способных прошагать за день девятнадцать миль с рюкзаком на спине? А если таковые найдутся, пусть попробуют описать свое путешествие в местной газете.
Трехдневным наш пеший поход можно назвать лишь условно. В первый день дождь припустил так, что мы сломались на четырнадцатой миле и, насквозь промокнув, сели в поезд на ближайшей железнодорожной станции. Спустя пару дней мы повторили попытку. Первый день я описал чуть выше, на второй мы прошли до обеда одиннадцать миль. Вероятно, читатель помнит, что в первый день мы не только «отлично отобедали яичницей с ветчиной», но и «восхитительно отужинали яичницей с ветчиной». Не приходится сомневаться, что первому предшествовал, а за вторым последовал превосходный завтрак, состоявший из яичницы с ветчиной. И тогда, и теперь я ничего не имею против яичницы с ветчиной, однако Кен на разделял моего увлечения, и когда на второй день в Мэйфилде на обед нам снова предложили… Стоило Кену услышать ненавистное словосочетание, он стал желтого цвета и нам пришлось вернуться домой. Однако с тех пор мы именовали наш пеший поход не иначе как трехдневным. Поскольку именно так называлась моя первая напечатанная статья, нам пришлось для ровного счета добавить к нему первый, дождливый, день.
