Кен утверждает, что в те времена мы много играли в крикет. Я этого не помню, в памяти сохранились только некий Строберри, хороший местный подающий (мясник по профессии) и многочисленное семейство Ливсон-Гоуверс. Мы, воспитанные на игре Грейса, Стоддарта, Шрусбери и Ганна, снисходительно следили за их нескончаемыми партиями. Подростком Стоддард играл против Хенли-Хаус, и мне следовало бы упомянуть его первым.
Что же до остального, то, по свидетельству Кена, «мы с Аланом часто вставали в пять утра и проходили от пяти до восьми миль, но к концу каникул бросили».
Я до сих пор не знаю почему.
4
В один из последних дней июля 1891 года нас с Кеном — в первый и последний раз — фотографируют вместе. На нас одинаковые узкие костюмчики с короткими штанишками и кружевные воротнички. Кен держит на коленях книгу, которую мы оба читаем, моя голова покоится на его плече. Фотограф запечатлел радостное для Кена и горестное для меня событие. Впервые в жизни Кен собирается меня бросить — в скором времени ему должны отрезать волосы.
Мое отчаяние доказывает, насколько сильно я ощущал, что мы с братом — одно целое. Мы разделяли кровать и велосипед, были единственными членами тайного общества «ФН», а теперь одному из нас отрежут волосы, а другому так и ходить с ненавистными кудрями. Что за бессмыслица! Я-то думал, что если случится что-то ужасное — умрет королева Виктория, нас завербуют на флот, или нагрянет та ужасная кузина с Ямайки, — мы встретим страшную новость плечом к плечу. А оказывается, Кен уже слишком взрослый, чтобы носить длинные волосы, и отныне я, всегда воображавший себя его ровесником, обречен влачить эту ношу в одиночестве. Последний снимок маленького лорда Фаунтлероя.
Я не зря так хорошо помню эту фотографию. Последние приготовления, завивание и накручивание волос на палец. С Кеном гувернантка управилась быстро, и он прошмыгнул в студию, но немедленно вернулся и взволнованно сообщил, что в углу стоит настоящий рыцарский доспех.
— Алан, пошли скорее!
Я не могу — гувернантка терзает мои волосы гребнем.
— Еще минутку, дорогой.
— Я не мо… ай!
Покончив с одним непокорным локоном, она приступает к другому.
— Одну минутку, дорогой.
Сегодня первый день каникул. Мне хочется, чтобы время тянулось как можно медленнее, я дорожу каждой минутой. Завтра мы отправляемся на велосипедах (это наш последний велосипедный сезон) в Стэнфорд-ин-зе-Вэйл. Нас ждут шесть недель блаженства. Какие бы страдания не доставляли мне ненавистные кудри, Стэнфорд никуда от нас не денется, как и доспехи в студии фотографа. Спешить некуда.
Я помню, как подумал — и, вероятно, это была моя первая философская мысль: «Рано или поздно я увижу эти доспехи. И как только я их увижу, назад пути не будет. Так и каникулы — сколько ни тяни, когда-нибудь кончатся. Уж лучше мне никогда не видеть этих доспехов, так и буду сидеть тут сиднем, и пусть гувернантка дергает меня за волосы, зато впереди — и доспехи, и каникулы, и целая жизнь. А однажды я состарюсь, и мне будет все равно, как долго она возится с моими волосами, потому что я состарюсь, и назад пути не будет. Но я не переживу, если немедленно, сию же минуту, не увижу эти доспехи!»
И я увидел их. И был слегка разочарован.
Стэнфорд расположен в графстве Беркшир, где раньше нам бывать не доводилось. Мы отправились туда на своем тандеме. Если бы Кен ехал спереди, сзади я бы его не узнал. А потом мы сидели на высоком откосе у реки и болтали ногами. Завидев прохожего, папа спросил, далеко ли до Стэнфорда.
— Около шести миль, — отвечал тот.
Мы продолжали болтать ногами. Показалась повозка.
— Скажите, далеко ли до Стэнфорда? — крикнул Кен, и мы захихикали.
— Мили четыре с половиной, — последовал ответ.
— А тем временем мы все ближе, — заметил папа. — Твоя очередь, Алан.
— Может, хватит? — спросил я.
— Нет, не хватит, — не унимался Кен.
Тем временем из двери деревенского дома вышел мальчик и направился к реке.
— Скажите, пожалуйста, далеко ли…
— Он тебя не слышит, — перебил Кен. — Кричи громче.
Я вскочил на ноги и подбежал к мальчику.
— Ну и сколько? — спросили они, когда я вернулся.
— Не более трех миль, — доложил я.
— Что нам делать? — спросил папа. — Дождемся Стэнфорд здесь или отправимся ему навстречу?
Мы решили, что отправимся навстречу.
Этим вечером в Стэнфорде намечалось грандиозное событие. Чучело самого порочного деревенского жителя деревни должны были сжечь у всех на глазах. Папа объяснил нам значение обряда и — весьма туманно, — чем несчастный заслужил свой позор. Оказывается, он был очень плохим и сбежал от жены. Но если он был такой плохой, возразил я, его жене повезло. Кен не дал мне договорить, заявив, что тот человек наверняка кому-то сильно насолил. Что он имеет в виду? Просто насолил, ему Дэвис сказала. Наябедничал на кого-то. Тут вмешался папа и заявил, что правды мы все равно не узнаем, но, кажется, жители деревни и впрямь очень злы.
Кен сказал, что не допустит, чтобы его чучело когда-нибудь сожгли. Я был того же мнения. Папа согласился, заметив, что для этого мы должны всегда говорить только правду и трудиться в поте лица. Мы не возражали.
Тем не менее, прижав носы к окнам на втором этаже, мы с горящими глазами наблюдали за церемонией. Жители деревни трижды обнесли чучело вокруг луга, причем мужчины стучали в кастрюли и сковородки, женщины кричали, а дети издавали самые разнообразные звуки. Затем они встали в круг, словно для молитвы, наступило молчание, и внезапно к небесам взвился столб пламени…
— Ничего себе! — воскликнули мы одновременно.
Отличное вышло развлечение. Жаль, такое увидишь нечасто.
В Стэнфорде мы мало ходили пешком. Вместе с отрезанными волосами Кена из наших отношений что-то ушло: любовь к приключениям, привычка вставать ни свет ни заря, даже желание не расставаться ни на минуту. Теперь Кен стал гораздо больше времени проводить с Барри, а мне ничего не оставалось, как таскаться за ними. Мы играли в теннис, смотрели, как забивают быка, болтались вместе с деревенскими мальчишками у реки. Теперь мы зависели от Барри, ведь только у него был настоящий велосипед. Однако когда папа отвез нас в Фарингдон и взял велосипеды напрокат, мы с Кеном вновь стали неразлучны, начали вставать ни свет ни заря, шлифуя навыки езды без рук, десятки способов лихо вскочить в седло и прочие трюки, чтобы покрасоваться перед мамой: «Смотри, смотри, как я умею!»
Мы сделали попытку совершить еще один трехдневный переход, но вряд ли его можно назвать пешим. Мы честно прошли через Ламбурн-Даунс и на следующий день позавтракали в Севенснейк-форест. Затем папе взбрело в голову, что было бы здорово прокатиться на поезде до Саутгемптона. Нас не пришлось долго уговаривать. Переночевали в Саутгемптоне, а на следующее утро папа решил, что было бы здорово прокатиться вокруг острова Уайт. Я и здесь не возражал, но Кен, которого однажды укачало во время катания на лодке в Риджентс-парке, сомневался. Впрочем, после непродолжительных уговоров он согласился рискнуть. Мы благополучно обогнули остров, Кена не стошнило, однако на берегу выяснилось, что он забыл в лодке рюкзак. А поскольку лодка уже отплыла, нам ничего не оставалось, как ждать ее возвращения, и мы потеряли драгоценное время. Пришлось возвращаться, чтобы не прозевать воскресную службу. Не так мы надеялись провести время в том походе.
