5
В Сифорде мне отрезали волосы. Кузина с Ямайки высадилась в Англии, бросила единственный взгляд на мою прекрасную шевелюру и пустилась в рассуждения о том, как тяжело управляться с черными слугами. И это после всего, что я для нее сделал!..
Следующий день стал последним для Ширли Темпл. Когда мы с Кеном шли из парикмахерской, неся в бумажном пакетике отрезанные локоны для мамы, нам повстречалась шайка местных мальчишек. Мы не были знакомы, но они часто видели нас на скалах, где мы охотились за бабочками.
— Джонни, лохмы прибери! — засвистели они.
Мне показалось странным, что первый и последний раз в жизни эту песенку просвистели мне как раз в день моего освобождения от оков.
Сифорду мы обязаны двумя величайшими дарами: бабочками и морем, из которых мы гораздо больше ценили бабочек. Моя первая статья была написана именно тогда. Никаких разглагольствований, все просто и по-деловому: «Как смастерить сачок для ловли бабочек». Мы сильно рассчитывали на эту статью. Думаю, Кен не написал ее сам только потому, что занимался сочинением опуса «Бабочки и места их обитания».
Мою статью отослали в газету «Старые приятели», опус Кена — в литературный журнал «Мальчишеские записки»
[8]
. Только мы их и видели.
Сифорд в те дни кишел бабочками. Когда какой-то энтузиаст пишет в «Таймс», что собственными глазами видел сразу шесть экземпляров желтушек в Лоуэр-билдинг, а известный специалист в ответ объясняет, что каждые семь лет наблюдается миграция бабочек с континента, я отсчитываю семь лет от 1892 года, чтобы убедиться, что оба они не шарлатаны.
В 1892 году случилось нашествие желтушек. Мы с Кеном выходили из дома, разбивали неподалеку лагерь, затем расходились в разные стороны каждый со своим сачком. Спустя полчаса мы снова сходились, а на содержимое сачков указывал лишь способ, которым мы их держали. Сачок наперевес в правой руке означал: ничего особенного, мелкие крапивницы, в левой — лимонница или адмирал, сачок на правом плече — павлиний глаз или репейница, на левом — желтушка, над головой — нечто особенное.
На день рождения Кену подарили книгу «Бабочки Британии» Морриса, и мы изучили ее вдоль и поперек. Королями и королевами британских бабочек считались и, полагаю, считаются до сих пор хвостоносцы, переливницы и траурницы, или Камберуэллские красавицы. Несколько экземпляров первых были найдены в Норфолке, где мы ни разу не бывали, парочка вторых — на верхушках дубов, куда мы никогда не забирались, а третьи обитали в районе Камберуэлл, куда нас никто не звал. Мы смирились, что эти трофеи не про нашу честь.
Но однажды утром папа позвал нас в сад. Прямо за порогом на мощеной дорожке сидела бабочка хвостоносец. Окажись мы в саду поодиночке, мы наверняка бы ее поймали, но соблазн обойти остальных был слишком велик. Барри бросился за сачком. Сын кузины с Ямайки, с презрением отзывавшийся о наших английских бабочках и уверявший, будто у них в Вест-Индии бабочки размером с орлов, кинулся за шляпой. Даже мы с Кеном, хотя обычно мы не разделяли нашу добычу, не устояли перед искушением и решили действовать порознь. Бедная бабочка не ожидала такого приема и, недолго думая, упорхнула в свой Норфолк. Я все еще надеюсь, что когда-нибудь прочту в «Таймс» письмо читателя, который спрашивает, встречаются ли хвостоносцы южнее Ситтингборна. «Сэр», — начну я свой ответ.
В Хэмпстеде меня учили плавать. Обучение заключалось в том, что меня силком окунали под воду, а когда я выныривал на поверхность, вылавливали длинным шестом с крючком на конце. Я вздохнул с облегчением, узнав, что в Сифорде меня не будут ни окунать, ни вылавливать. Когда море штормило (а оно штормило без конца), нас привязывали к веревке, конец которой держал папа. Как и большинство викторианцев, он не умел плавать, в то же время, в отличие от большинства же, отлично держался на воде. В Хэмпстеде папа аккуратно погружался в воду и с достоинством пересекал бассейн на спине, что заставляло зрителей ошибочно полагать, что, если бы он спешил, то одолел бы его и на животе. Мы были уверены, что он просто не хочет мочить бороду. В любом случае, штормовое море не было его стихией. Понимая, что не сможет спасти нас, папа настоял на веревке. Мы негодовали и возмущались, но теперь я понимаю, что он был прав. Нынче волны, как, впрочем, и остальное, уже не те, что были раньше. Помню, мы выходили из моря с головы до пят в синяках.
У нас была книга «Что можно найти на морском побережье», однако в Сифорде, как назло, не водилось ничего интересного. В то время Кен носил очки; перед купанием он их снимал и оставлял на волнорезе, а на следующий день, после отлива, мы их там искали. И, кроме очков, ничего больше не находили.
Глава 5
1
Наше семейство издавна водило дружбу с Джонстонами. Дэвид Джонстон был коллегой отца в Веллингтоне, его жена руководила школой, где работала мама, а брат Джим учительствовал в Хенли-Хаус. У брата был восхитительный шотландский акцент и не менее очаровательная шотландская улыбка.
Дэвид показывал фокусы, Джим отлично играл в крикет. Нам не приходилось пенять папе на выбор друзей.
Первый день каникул, молитва после завтрака. Стоя на коленях и созерцая мощную широкую спину Джима, я задумываю превосходный розыгрыш.
— Аминь, — провозглашает папа с приличествующей серьезностью.
— Аминь, — откликается мой благочестивый сосед.
— Аминь, — выпаливаю я и с гоготом запрыгиваю ему на спину. В семействе Милнов, как и в швейцарской семье Робинзонов, подобные шутки не редкость, и на младшего Милна нет никакой управы.
Когда дядя Джим оставался в Хенли-Хаус на каникулы, что случалось нередко, он не вылезал из детской. Долгое время мы ни о чем не подозревали, пока однажды не обнаружилось, что Джим — а вовсе не Барри — женился на нашей ненаглядной Би. Они уехали в Южную Африку, оставив нас сиротами.
У Дэвида Джонстона была школа в Бакстоне, и однажды мы провели там восхитительные рождественские каникулы. «Целью настоящего повествования не является описание Дербишира, — как сказано одним великим автором. — Нас поэтому будет интересовать только небольшой уголок»
[9]
.
В наши дни зимние виды спорта — обязательный элемент образования, но викторианским детям, для которых Швейцария была лишь гористой местностью на карте, было некуда податься, кроме Бакстона.
В те времена улицы еще не перешли в безраздельное пользование автомобилей, и Манчестерская дорога принадлежала тобогганам. Самые счастливые моменты моей жизни связаны с ней. Ибо зимняя погода в Бакстоне никогда не обманывала ожиданий. Именно там мы начали осваивать искусство — а что до меня, то там мое образование и завершилось — катания на коньках.
