Снова продолжительное молчание. Чарлз мял цилиндр, в поисках вдохновения сверля глазами потолок. И вдохновение не замедлило явиться.
— Любите ли вы сливы? — вопросил он.
Напряжение нарастало.
— О да, — пробормотал я застенчиво.
Мой ответ прорвал плотину сдержанности.
— Вы пойдете за меня? — воскликнул лорд Марчмонт, роняя цилиндр.
— О да, — выдохнул я.
Чарлз довольно кивнул — справился. Подняв цилиндр, лорд Марчмонт с достоинством вышел вон. Занавес.
2
Какая-то тайна окружала кузину Энни, веселую цветущую девушку, вероятно, лет двадцати шести, хотя дети никогда не задумываются о возрасте взрослых. Энни работала в магазине на Соут-Одли-стрит и жила в квартире над магазином. В наши дни никто бы ей и слова не сказал, но в те времена не делали разницы между социальным и моральным падением. Жизнь кузины Энни была полна секретов, о которых знала только мама. Энни была кузиной по материнской линии, и папа всегда это подчеркивал.
Кузина Энни вошла в нашу жизнь довольно поздно, а если вы узнали новоиспеченную родственницу в возрасте после восьми лет, она навсегда останется для вас «той самой кузиной Энни». Мы привыкли думать, что у нас два кузена — мальчики нашего возраста, а тут появляется какая-то незнакомка, слишком молодая для маминой кузины, слишком старая для нашей. Тем не менее мы быстро нашли общий язык.
Однажды на Пасху под присмотром кузины Энни, к тому времени ставшей для нас своего рода гувернанткой, мы, все трое, отправились в Рамсгит. Там, на пляже, перед нами распахнул двери мир мюзик-холла, там мы впервые с восторгом услышали «Тру-ля-ля-тру-ля-ля», «Кирпич», «Спросил я Джонни Джонса».
По городу гуляя,
Прохожих задирая,
Мы жили, как придется
И пили все, что пьется!
[10]
Прошло почти полвека, а эти восхитительные слова живы в моей памяти. Но что за таинственный «Кирпич»? Там еще было про какие-то полдня, но это не проясняет дела. То ли загадочные полдня, то ли отсутствие рифмы в песенке про кирпич тому виной, но мы хохотали над ней как полоумные. С таким же восторгом мы упивались семейкой Шалопая Элла
[11]
, а я вечно заглядывался на прелестную девочку с накрашенным лицом, пока не выяснилось, что под маской скрывался мужчина.
Кузина Энни не видела вреда в таких невинных развлечениях, как не видела его в том, что час спустя мы с не меньшим восторгом набрасывались на «Панча» и «Джуди». Зато она свято верила, что пляж создан лишь для общественных увеселений: морские звезды были для милой кузины пустым звуком.
Тем не менее как-то раз она прокатила нас на «Скайлар». Кена тошнило всю дорогу, Барри мужественно пережил начало путешествия, но сломался на обратном пути. Я оказался самым выносливым, но еще одна волна, и… нет, увольте, даже вспоминать не хочу.
И снова кузина Энни действовала безупречно. Как только мы сошли на берег, она привела нас в аптеку и заказала по порции бренди каждому. В медицинских целях, вот только папе рассказывать не стоит. Мы вышли из аптеки, лопаясь от гордости.
Однажды мы отправились на прогулку втроем, без Энни. Почему не на пляж, слушать «Тру-ля-ля-тру-ля-ля»? Рискну предположить, что это случилось в воскресенье. Почему в таком случае мы не пошли в церковь? Думаю, мудрая кузина решила, что прогулка принесет нам куда больше пользы, а возможно, чтение романа принесет куда больше пользы ей. Как бы то ни было, мы принялись перепрыгивать через низкий забор вдоль дороги. Барри прыгал первым, я — за ним, бедняга Кен — следом за мной. Оглянувшись, мы с Барри успели заметить, как он упал, и покатились со смеху.
— Я сломал руку! — раздался с земли страдальческий голос.
От хохота мы едва животы не надорвали.
Кен с трудом встал на ноги, его рука висела под странным углом. Из наших с Кеном кружевных воротников мы соорудили повязку и отвели брата к потрясенной Энни, а она отвела Кена к доктору. Он не издал ни звука. Но точно ли дело было в воскресенье? Жалко, что я не запомнил, это кажется важным.
3
Первый папин велосипед был трехколесным: большое колесо справа и два маленьких, соединенных перекладиной, слева. Седло размещалось посередине. Иногда, когда папа лихо катил в банк или на встречу с доктором Уиллисом, один из нас восседал на перекладине, болтая ногами и обозревая мостовую с левой стороны. Как в дамском седле — ни удобства, ни пользы для обучения, зато довольно опасно, а значит, весело. В те времена только двухколесные велосипеды назывались обычными, или опасными, и прошло немало времени с появления безопасных, прежде чем папа отказался от своего трехколесного. У его первого двухколесного были пневматические шины, словно папа специально дожидался, пока Данлоп внедрит это полезное изобретение. Если ему случалось проколоть шину, он отводил велосипед в ближайшую мастерскую, а сам возвращался домой на поезде. В 1891 году для того, чтобы накачать шину, требовался день работы.
К 1892 году мы все стали заядлыми велосипедистами. В программу тех славных соревнований, в которых Кен выиграл (ненадолго) фляжку для виски, входила одномильная гонка с гандикапом для спортсменов до четырнадцати лет. У прочих участников были велосипеды с жесткими шинами, но хитростью и уловками я выпросил у Тома Третьего его новехонький велосипед с резиновыми прокладками между ободом и шиной. Том души не чаял в этом велосипеде, даже спать его с собой укладывал. На уговоры ушло три недели. Согласитесь, трудно возразить владельцу такого расчудесного велосипеда на резонный довод: если уж подвергать свое сокровище превратностям гонки, то почему бы не поучаствовать в соревнованиях самому?
Результат был следующим: 1. Милн Первый (100 ярдов); 2. Милн Третий (200 ярдов); 3. Милн Второй (160 ярдов). И если это что-то доказывает, то никак не гоночные преимущества шин с обрезиненным ободом, а лишь неоспоримые преимущества родства с директором школы.
Мы мечтали прокатиться по знаменитым дорожкам парка Паддингтон-Рекриэйшн-граунд, где так часто наблюдали гонки на обычных двухколесных велосипедах. В тех гонках чаще всего побеждали члены Политехнического велосипедного клуба или велосипедного клуба Картфорда. Наши сердца принадлежали Картфорду, в особенности его лидеру, Осмонду.
Осмонд был моим кумиром. Я мечтал познакомиться с ним, я мечтал быть Осмондом. «Осмонд! Осмонд!» — вопили мы, когда начинался последний, самый сумасшедший круг, после которого многие участники — но только не мой герой! — обессиленно валились в траву. У Осмонда был соперник в Политехническом, достоинства которого Барри с Кеном не уставали расписывать. Казалось, этого хмурого непривлекательного велосипедиста снедала тайная печаль, что ему никогда не стать Осмондом. Осмонд — какое восхитительное имя!.. Думаю, я писал бы куда лучше, если бы звался А. А. Осмондом.
