То были времена великой Тарифной реформы
[31]
. Джозеф Чемберлен вовсю продвигал свою программу, а его главный подручный, Артур Пирсон, воодушевлял читателей «Дейли экспресс» и «Сент-Джеймс газетт» уверениями, что Тарифная реформа означает Работу для всех — или, если вам так больше нравится (а им, конечно, так больше нравилось), Игры для всех, Рояли для всех, Велосипеды для всех и Дешевую шерсть. В мюзик-холлах миссис Браун Поттер исполняла национальный гимн Тарифной реформы. Насколько я помню, там были примерно такие строки:
Империя нуждается в защите,
И ей защиту мы (тарам-пам-пам) дадим.
Так Чемберлен сказал — враги, дрожите!
Мы все проблемы мигом разрешим!
(Или: На выборах мы точно победим, —
или еще что-нибудь в том же духе.)
Если этим строкам чего-то и не хватало по части государственной прозорливости и экономической обоснованности, зрители забывали об этом, очарованные красотой исполнительницы, и в едином порыве вопили: «Молодчина, Джо!» Сомневаюсь, впрочем, что число сторонников реформы после таких спектаклей увеличивалось.
Прежде политика меня мало интересовала. До десяти лет я был либералом-гладстонианцем. Потом одним незабываемым вечером папа вошел в гостиную и объявил, что впервые в жизни голосовал против мистера Гладстона. Он сел, тяжело дыша, и мы с мамой и Кеном стали либерал-юнионистами. Ими и оставались, пока я не переехал в Лондон.
Однажды в вечернем выпуске «Сент-Джеймс газетт» появилась статья о «жалком существовании преподавателя в начальной школе». То был практически единственный предмет, в котором я разбирался. Я отправил в газету ответ, и его напечатали. Так я заработал свою первую гинею. Это решило вопрос о моих университетах. Я наберусь писательского опыта на письмах в «Сент-Джеймс», как Барри в «Пэлл-Мэлл», как «Саки»
[32]
сейчас набирается опыта в Вестминстере. Чуть ли не каждую неделю, а иногда и каждый день, я отправлял статью в «Сент-Джеймс». И гранок ждать не надо — наутро я выбегал из дома и покупал свежий номер: не появилось ли мое произведение? Искал я тщетно. Исходя из принципа «если делаешь что-нибудь, то уж делай как следует», я заодно прочитывал «Сент-Джеймс» от первой страницы до последней. Вследствие этого я с неизбежностью сделался либералом и поборником свободы торговли.
Отец сохранил дружеские отношения с Гербертом Уэллсом и регулярно с ним переписывался. Тем летом Уэллс пригласил меня погостить в Сэндгет. Он читал кое-что из моих заметок в «Гранте» и говорил весьма любезно, хотя и греша против истины, что сам начинал с чего-то в этом роде, только у меня более легкое перо. Я, конечно, доверчив, но не настолько. Зато невероятно интересно было увидеть рукопись книги, над которой он в то время работал — романа под названием «Киппс». И вот сейчас Уэллс приехал на несколько дней в Лондон и пригласил меня пообедать с ним в Национальном либеральном клубе. Я с радостью помчался.
Уэллс был, как всегда, доброжелателен. Он посоветовал мне оставаться вольным художником и не соглашаться на постоянную работу в газете. Поскольку не предвиделось ни малейшей возможности, что кто-нибудь пожелает меня закабалить, я с легким сердцем пообещал беречь свою свободу. Уэллс сказал, что мне нужно вступить в какой-нибудь клуб, чтобы читать все лондонские и провинциальные газеты и быть в курсе издательских требований.
— Кстати, а вступайте в этот клуб. Вы, я полагаю, либерал, как истинный сын своего отца?
Я заверил его, что либерал, хоть и по иным причинам — как бы намекая, что отец предал интересы нашего общего дела. Еще я сказал, что не знаю в Лондоне никого, кто мог бы меня порекомендовать для вступления в этот или любой другой клуб.
— Хорошо, — кивнул Уэллс. — Тогда вас порекомендую я, а вторым поручителем попросим быть Арчера.
— Уильяма Арчера? — спросил я с трепетом.
— Да. Конечно, вам нужно будет с ним познакомиться. Я устрою встречу.
Через день-другой, в безбожно ранний час холодным ноябрьским утром я завтракал с Уэллсом и Уильямом Арчером. Такого серьезного человека, как Арчер, я в жизни не встречал. Тщетно я напоминал себе, что Стивенсон восхищался его остроумными письмами. Казалось, шутить в присутствии Арчера так же неуместно, как поставить подножку епископу, когда он благословляет свою паству. Не менее безнадежно изображать интеллектуала — Арчер наверняка владел всеми знаниями мира и все их отринул. Они с Уэллсом говорили между собой, мудрые и старые, как боги, то и дело поглядывая на меня, словно ища поддержки в споре. Я поддерживал того, кто взглянул первым: «Э-э… да-да», или «О, ну еще бы», или «Вполне вероятно». Уверен, что со стороны я производил впечатление человека, который способен только есть. С каждым глотком я все острее чувствовал себя совсем молодым и глупым. Да на свете просто нет такого клуба, куда Арчер согласился бы меня рекомендовать!.. И тем не менее, окончив завтрак, он заполнил бланк, где говорилось, что мы близко знакомы уже несколько лет и что я проявил себя как прекрасный собеседник.
Впоследствии мы с Арчером долгие годы постоянно встречались в клубе. Этого мы не предусмотрели, и оба каждый раз совершенно терялись. Мы бодро говорили: «О, здравствуйте!» или «Добрый вечер», как будто каждый многое хотел сказать другому. Затем наступало смущенное молчание. После нескольких минут напряженной работы мысли наши лица озаряла улыбка и мы произносили в один голос: «Давно виделись с Уэллсом?» Уэллс благополучно пребывал в Сэндгете, вдали от всех этих сложностей, и мы с ним не виделись уже довольно продолжительное время, о чем и сообщали, все так же в один голос. Потом Арчер, слегка кивнув, говорил: «Ну что ж…» — а я кивал в ответ и говорил: «Да, таким вот образом…», — и мы поспешно расходились в разные стороны.
Я заметил — если знакомство началось неудачно, исправить это невозможно. Несколько лет спустя мы оба гостили у Э. В. Лукаса в его загородном доме. Казалось бы, могли сблизиться, — бывает, кто держится скованно в гостиной, расправляет крылья на природе. Однако духовно мы так и остались в Лондоне — возможно, причина в том, что Арчер все время носил котелок. Телесно мы вернулись в столицу в понедельник, ободренные сознанием, что отныне беседы наши обогатятся вопросом, давно ли мы видели Лукаса.
5
Между тем отец и матушка начали беспокоиться. Думаю, что не сильно отклонюсь от истины, если скажу, что средний викторианский отец почти ничего не ожидал от своего сына как от личности и все на свете — как от сына своего отца. Было бы вполне уместно и справедливо предложить мне место редактора «Таймс» в знак уважения к моему отцу; а как просто молодому бездельнику, худо-бедно дотянувшему до диплома, — едва ли. Так что отец, понимая, что путь к успеху мне предстоит долгий и трудный, все-таки ждал чудес. Как ни странно, чудес не воспоследовало. За три месяца я заработал пять фунтов. Что мог тут поделать отец? Только одно. Он написал «этому человеку».
