— Пятнадцать! Надо было сказать — двадцать!
И я, недолго думая, приписал постскриптум:
«Вернее, двадцать».
Агент отнесся к моему письму всерьез, потребовал двадцать и получил согласие. После постановки Нэрза пьесу включили в постоянное ревю в «Виктория-Палас». Весной Годфри Терль отправился с ней на гастроли по провинциальным мюзик-холлам. После чего театралы-любители растащили ее по домашним спектаклям… так оно и продолжается по сей день.
Писатель
Глава 14
1
Война вот-вот закончится — и что я тогда буду делать? Долг (как мне казалось) призывал меня в «Панч», душа тянулась к новой жизни в театре. Но могу ли я рассчитывать на театральные заработки? Пока больше всего денег мне принесла «Белинда»: триста одиннадцать фунтов. И не связан ли я своего рода обязательствами по отношению к «Панчу», где мне первые три года войны продолжали выплачивать половину редакторского жалования? Ответ на первый вопрос «нет», на второй «да». Я вернусь в «Панч» на три года, после этого смогу чувствовать себя свободным. К тому времени я надеялся доказать, что способен прокормиться драматургией.
Однако в день объявления мира я обо всем этом забыл. Война закончилась, я возвращался на свою старую работу. Снова я буду сидеть в пыльном кабинетике и сортировать шутки, отделяя хорошие от плохих, развлекаться, комментируя «кусочки», счастливо скучать на редакционных обедах по средам, а по четвергам приводить с собой Дафну в роли неофициального секретаря, чтобы помогала мне разгрести недельные завалы работы. Дафна любила такую жизнь, я тоже любил, и к тому же я обещал Дафне, что когда-нибудь стану редактором.
Нам сказали, что демобилизация пройдет быстрее и легче, если мы сможем представить письмо от своих работодателей, где будет сказано, как они ждут не дождутся нашего возвращения. Я побежал в «Панч». Оуэн Симан с удивлением поднял глаза от бумаг.
— Хэлло? — сказал Оуэн.
— Я вернулся! — объявил я с пафосом.
Случается: человек обручен с одной и вдруг влюбляется в другую. Что делать, можно ли нарушить слово, данное Изабель? Нет, Монморанси не нарушают слова! Он, рыдая, прощается с Норой, прелестной девушкой, с которой познакомился на пароходе. Она тоже готова на любые жертвы. Пусть их жизнь навеки загублена, Изабель не должна страдать! Он героически возвращается к Изабель, его проводят в гостиную… И тут милая барышня, смущаясь, признается, что в его отсутствие обрела счастье с другим. Она взывает к его благородству, умоляя вернуть ей свободу.
И что же? Он возмущен до глубины души:
— Черт возьми, она меня бросила!
Точно так же на мои слова: «Я вернулся!» — Оуэн, вместо того чтобы кинуться мне на шею, произнес холодно: «О!» Как выяснилось, руководство «Панча» не ждало моего возвращения, будучи вполне довольно заменившим меня пожилым сотрудником и к тому же слегка досадуя, что я в свободное время сочинял пьесы, а не рассказы для «Панча». Словом, я был свободен и мог делать что мне заблагорассудится; а я, неблагодарный, с горечью сказал себе: «Вышибли!» Впрочем, я знал, что через час-другой проникнусь и буду радоваться.
Мы были оба невероятно тактичны и любезны. Оуэн заботился лишь о моих интересах, а я — лишь о том, чтобы услужить «Панчу». Конечно (сказал он), должность всегда для меня открыта, просто жаль тратить мое время на рутинную редакторскую работу, когда я способен сочинять такие блистательные пьесы. Конечно (сказал я), мне бы очень хотелось целиком посвятить себя драматургии, но после всего, что «Панч» для меня сделал, я никак не могу причинить руководству журнала хоть малейшее неудобство. Уверен ли он… Он весьма учтиво дал понять, что уверен. И тут я очень глупо промямлил что-то о честолюбивых надеждах Дафны. Оуэн страшно растерялся и только с третьей попытки нашел слова, чтобы выразить в форме почти комплимента, что я никогда, ни при каких обстоятельствах не стал бы главным редактором. Это решило дело. Я сказал, что отправлю владельцам газеты заявление об уходе.
— Разумеется, это не отменяет вашего участия в редакционных обедах! — заверил Оуэн. — Вы останетесь в штате и будете публиковать по рассказу в неделю.
Ну уж нет! Мне требовалось как раз обратное: механическая рутинная работа и жалованье, чтобы голова оставалась свободной для сочинения пьес.
— Я подумаю и дам знать руководству, — ответил я, хотя в глубине души уже не колебался.
Я подал в отставку и отказался от участия в редакционных обедах. Руководство повело себя очень мило — мне предложили заходить когда захочу и публиковаться на страницах «Панча» когда пожелаю. Около полугода я время от времени так и делал, затем перестал.
В тот самый вечер мы были приглашены к У. Л. Джорджу и его жене. Когда я вернулся домой, Дафна переодевалась и ей было не до разговоров. Только уже в такси я рассказал ей, что ушел из «Панча». Она расплакалась и все еще тихонько всхлипывала, когда я расплачивался с таксистом. Мы обошли кругом тихую темную площадь под свинцовыми тучами, грозившими в любую минуту разразиться ливнем. Дафна старалась успокоиться, а я клялся, что мы не будем голодать, что я добьюсь успеха в театре. Все равно что рассказывать женщине, чей любимый дом сгорел, что построишь на пепелище другой дом, больше и роскошней. Это не утешает.
У Джорджей была еще одна гостья. Ее можно было бы и не представлять — мы и так узнали прекрасную Лилиан Маккарти. За столом шел общий разговор. Естественно, мисс Маккарти посадили рядом со мной. Она ушла чуть раньше. Мы догнали ее на станции подземки «Хай-стрит» и вместе доехали до Слоун-сквер.
Три дня спустя я получил от нее письмо. Там говорилось, что она хочет попробовать свои силы в режиссуре и Барри предложил ей обратиться ко мне по поводу пьесы. Не соглашусь ли я встретиться с ней во вторник и все обсудить?
Мы с Дафной очень разволновались. Похоже, нам все-таки не придется голодать!
— Почему она тебя прямо тогда не спросила? — удивлялся мой соавтор.
— Не хотела говорить при Джорджах.
— А потом, когда мы уже ушли от них?
— В поезде грохот, не поговоришь.
Дафна согласилась, что невозможно орать человеку через весь вагон метро: «Напишете мне пьесу?»
— К тому же, — заметил я, — она, возможно, тогда еще не виделась с Барри.
— Да, наверное.
— Очень может быть, она и имени моего раньше не слышала.
— Ну, она наверняка знала, кто ты!
— Хочешь пари? Спорим, она обо мне знать не знала.
— Спорим, что знала!
— Во вторник я ее спрошу.
— Вот смешно, если и правда не знала! Представь, как она удивится, когда тебя увидит!
Это было утром в пятницу. Военное министерство дало нам полтора месяца отпуска, после чего всем следовало вернуться в свои подразделения для демобилизации. Я ушел к себе и стал обдумывать пьесу для Лилиан Маккарти. Так чудесно снова думать по утрам!.. К середине вторника я написал первый акт комедии, которую позже назвал «Мистер Пим проходит мимо». Теперь я мог твердо обещать мисс Маккарти пьесу. Полный надежд, я отправился на встречу.
