— Что? Простите, задумался.
— Вижу. Что это у вас там? Телеграмма?
— Да. — Уильям продемонстрировал бумажный листок. — Это от управляющего солодильней. Я телеграфировал ему на днях, теперь пришел ответ. Пора возвращаться к работе.
Он погрузился обратно в свои мысли — совсем другой Уильям, которого они не знали, продолжатель дела Дерсли, потомственный суффолкский солодильщик. Однако в следующий четверг они все равно взяли его с собой на пароход до Веллингтона.
Глава двенадцатая
Вечер вторника
Во вторник вечером у Уильяма в гостях, по обыкновению, сидел его приятель Гринлоу из Бантингемской грамматической школы, который уже произнес свое привычное: «Сыграем партейку». Но теперь в кабинете расположились трое — считая жену Уильяма, Марджери. Наверху смотрел сладкие розовые сны четвертый обитатель дома — полуторагодовалый Джон Дерсли. Более того, в кабинете имелись намеки и на пятого — до поры являющего себя миру лишь перебором возможных имен и нарушением распорядка жизни будущих родителей. Означенные родители за два года, прошедших с приезда, несколько пополнели и побледнели. Уильям, несмотря на поредевшие волосы, выглядел по-прежнему гораздо моложе своих лет, тогда как Марджери стала настоящей матроной, уверенной в себе матерью семейства. Гринлоу же попросту еще больше оброс и пропах табачным дымом.
Кабинет тоже постигли перемены: от уютного хламовника остался только уют. Исчезли почти все мотыльки в рамках, пыльные старые альбомы, папки с письмами, подшивки квитанций и геологические образцы. Их место заняли полинезийские сувениры и многочисленные фотографии из жизни в Южных морях. На стенах красовались шхуны и острова. Почетное место занимал увеличенный портрет коммандера Айвибриджа. Заслуженные кожаные кресла отправились на покой, уступив дорогу двум кокетливым пухлячкам в цветочек. Та же участь постигла и старые газовые лампы: теперь вместо них висели электрические под абажуром. И тем не менее в кабинете царил прежний уют, шахматы занимали свое законное место, как и виски с табаком, а дождь и ветер все так же трепали плющ за окнами.
Уильям и Гринлоу разыгрывали первую — и, наверное, единственную на этот вечер — партию. Миссис Уильям, устроившаяся у камина с ворохом крошечных вещичек, соглашалась на еженедельные шахматы лишь при условии, что Гринлоу (холостяк и прирожденный полуночник, страдающий к тому же от бессонницы) не заставит ее мужа засиживаться за этой скучной игрой дольше положенного. Мужу необходим полноценный сон, даже теперь, когда он уже не работает на износ, как сразу после возвращения. Больше года Уильям трудился как каторжный, вытаскивая дело из той ямы, в которой нашел его по приезде. Раз или два он оказывался на грани срыва, и Марджери приходилось подставлять плечо. Теперь солодильня вполне себе процветала — небольшое, однако надежное предприятие, одно из лучших в Бантингеме. Брак Уильяма и Марджери тоже считался в Бантингеме надежным предприятием, и, чтобы сохранить эту всестороннюю надежность, Уильяму полагалось не засиживаться за полночь с трубкой, потакая страсти Гринлоу к бесцельному передвиганию фигур по клетчатой доске. Марджери не понимала смысла этой игры и с улыбкой отказывалась слушать любые разъяснения ее абсурдных в своей строгости правил, однако на доску она поглядывала сейчас вполне благожелательно — с толикой снисходительности, словно присматривала за двумя резвящимися детьми. Втайне она, разумеется, надеялась, что партия не затянется, и облегченно вздыхала про себя при виде очередной снимаемой фигуры.
Уильям потихоньку начинал вязнуть, а Гринлоу, конечно, только того и надо было. Немного виски, табак, жаркий камин и шахматная доска, на которой из боевых единиц остались лишь ладья и пара слонов, — о чем еще мечтать человеку, обретшему свой скромный математический рай. Уильям по-прежнему предпочитал блестящий военный переворот, стремительный мат в два счета, и ради этого уже пожертвовал конем и двумя пешками — увы, напрасно. Вот ведь упрямый осел этот Гринлоу! Уильям, нахмурившись, сверлил взглядом доску. Где-то вдалеке послышался стук, потом звонок, но он не обратил внимания. Ход был его, а ситуация сложилась рискованная.
— Это в дверь звонят, — сообщила жена, откладывая шитье. — Совсем забыла, что дома нет ни Энни, ни кухарки. Пойду открою.
Позвонили еще раз.
— Что? — Уильям очнулся от развернувшейся на доске баталии. — Звонят в дверь? Я открою, дорогая, не вставай. Прощу прощения, Гринлоу, я на минуту.
Гринлоу махнул рукой и поудобнее устроился в кресле. Когда выигрываешь, можно великодушно позволить противнику пару тайм-аутов. Очень скоро ферзь Уильяма будет заперт в угол…
На улице стояла обычная для начала весны промозглая темень. Выйдя на крыльцо, Уильям разглядел незнакомую фигуру в шоферской форме.
— Это дом мистера Дерсли? Айви-Лодж?
— Да. А я — мистер Дерсли.
— Мистер Уильям Дерсли, сэр? Правильно?
— Да, — нетерпеливо подтвердил Уильям. — Что вам угодно?
— Простите, сэр, меня прислала мисс Райли. Она сейчас ждет в машине.
— Мисс Райли?
— Да, сэр. Мисс Райли, американка…
Терри! Уильям уставился на шофера, не веря своим ушам.
— Но почему она ждет в машине? — Умнее вопроса ему в голову не пришло.
— Она не изъявила желания зайти, сэр, — сообщил шофер, отступая на несколько шагов. Уильям непроизвольно двинулся за ним, словно тот подтягивал его невидимым лассо. За спиной громко захлопнулась входная дверь.
— Вот, сэр. Мисс Райли.
Да, в тесном автомобильном салоне, словно прекрасная королевна в крошечной голубой гостиной, восседала Терри. Совершенно не изменившаяся. Терри собственной персоной. Чудесно.
— Билл, это действительно ты!
— Терри, как ты здесь очутилась?
— Проще простого. Приехала с Авви Пакстон на съемки. У нее крупный контракт с вашей студией, она заодно и меня им сосватала. Я провела длинные выходные в Норфолке с недавними знакомыми по пароходу, а теперь возвращаюсь в Лондон. Только не думай, что это мой автомобиль — нет, конечно. Это машина Авви, и то арендованная. Ну вот, теперь ты рассказывай, Билл.
— Ты получила мое письмо?
— Конечно. Видишь, мои предчувствия насчет острова оправдались. И ты знаешь, даже сто тысяч долларов не обрадовали бы меня больше, чем подтверждение собственной проницательности. Но, Билл, как жаль бедного старого коммандера… Он меня, кажется, недолюбливал, судя по его учтивой старомодной холодности, однако я в нем души не чаяла. Ни у одного мужчины еще не видела таких синих-пресиних глаз. Передать не могу, как мне жаль… А этот второй, толстяк в очках? Как его звали — Рамсботтом? Что с ним сталось?
— Да, Рамсботтом, все правильно. Он сейчас живет в Саутпорте — да, ты же вряд ли знаешь, где Саутпорт. Я виделся с ним где-то полгода назад, он заезжал сюда ненадолго раз или два. Ну и в Англию он возвращался вместе с нами.
