Пассажиров первого класса было человек тридцать, и поскольку избежать общества друг друга не представлялось возможным, постепенно из общей массы начинали проступать отдельные лица. Во-первых, двое соседей Терри и Уильяма по столу. Миссис да Сильва — миниатюрная пожилая вдова-калифорнийка с густо напудренным лицом, слегка перекошенным пенсне и любовью к сплетням и сладким коктейлям. Ее излюбленным словечком было «прелесть», которое она произносила как «прэлесть». «Боже! — с искренним восхищением воскликнула она при виде Терри в самый первый вечер. — Ну какая же прэлесть!» «Прэлестью» был и весь Тихий океан, хотя и не шел ни в какое сравнение с Калифорнией, которую вдова превозносила до небес. Заядлая путешественница, сейчас она плыла в Австралию, где у нее жили родственники. Однако даже миссис да Сильва с ее огромным опытом тяжело было тягаться со вторым соседом по столу — мистером Кантоком, довольно загадочным невысоким британцем лет под шестьдесят. Мистер Канток, как выяснялось, постоянно куда-то ехал — причем без явной видимой цели. Рассказы его, излагаемые довольно писклявым голосом, поражали Уильяма неповторимым сочетанием скуки и фантасмагории. В мгновение ока, не успев опомниться, вы переносились с мистером Кантоком то в Китай, то в Центральную Африку, то в Сибирь — в какой-нибудь таинственный шанхайский ночной клуб или на сомнительный поезд из Харбина. Однако в этих невероятных, экзотических местах не происходило ровным счетом ничего интересного, весь сыр-бор разгорался из-за стоимости чашки кофе или курьерской доставки. Уильям грешил сперва на собственную непонятливость, но потом, перехватив взгляд Терри (очень приятное занятие, которому они с наслаждением предавались), обнаружил, что и она не может уловить соль рассказа, только обворожительно улыбается мистеру Кантоку, не имея представления, о чем он ведет речь. Уильям оказался настойчивее и даже получал своеобразное удовольствие, разгадывая логику путаного повествования, словно кроссворд.
— Да! — взвизгивал вдруг мистер Канток посреди обеда. — Обезьян приходилось остерегаться! «Этой дорогой не надо, — предупредили нас, — иначе нарветесь на обезьян». Так я и передал миссис Каррадерс, и она тоже сказала, что не хочет рисковать. Я спросил, можно ли добраться как-то еще, чтобы не связываться с обезьянами. Мне ответили, что можно на лодке, но миссис Каррадерс не хотела по воде. И тогда я придумал… — возвещал мистер Канток ликующим фальцетом, победно глядя на соседей по столу, и Терри с миссис да Сильва улыбались в ответ, теряясь в догадках, — …как избежать обезьян. Миссис Каррадерс согласилась, и мы взяли с собой двух туземцев. Нет, обезьян мы увидели. И они увидели нас…
Уильяму, выскребавшему мякоть авокадо, оставалось лишь гадать, где все это происходило, кто такая миссис Каррадерс и чем так опасны обезьяны. В остальном же мистер Канток был сама галантность и предупредительность, как и положено типичному пассажиру-джентльмену, но, судя по едва заметному блеску в глазах, не оставлял надежду когда-нибудь, в каком-нибудь долгом и скучном вояже (особенно если не будет недостатка в коктейлях) закрутить страстный роман. До той поры он с головой уходил в свои путаные воспоминания.
Далее среди пассажиров-англичан числилась мисс Сеттл — энергичная старая дева лет шестидесяти, снующая от человека к человеку, от группки к группке, склевывая крупицы сведений и сплетен, словно курица зерно. Как и большинство плывущих на «Марукаи», она следовала в Новую Зеландию. Затем шел мистер Бутройд — рослый, дородный скандинав, напоминавший Уильяму мистера Рамсботтома, только не такого шумного и необъятного. Любимым его занятием было наблюдать с добродушной усмешкой за остальными, и каждый из пассажиров по несколько раз на дню, обернувшись, утыкался взглядом в его круглое, как картофелина, лицо. Был там и еще один английский бизнесмен средних лет, фамилия которого постоянно ускользала из памяти Уильяма. Он помнил только, что человек этот живет где-то в Южном Норвуде. Это был достаточно неприметный персонаж, настолько вежливый, что с ним оказалось совершенно невозможно беседовать — он моментально соглашался с каждым вашим словом, обрекая вас на бесконечные поиски новых и новых реплик. Однако в качестве четвертого в бридже он был незаменим.
Далее шли несколько симпатичных безобидных новозеландцев, не доставлявших никому никаких хлопот, в отличие от своих соседей, австралийцев. Австралийцем был и самый неприятный Уильяму пассажир — Роджерс, инженер из Сиднея, высокий, загорелый, спортивный молодчик лет тридцати, недурной наружности, но с какими-то лисьими повадками и прищуром. Как и большинство сиднейцев, он отлично плавал и не упускал случая продемонстрировать в бассейне свое мастерство и загорелый мускулистый торс. Мистер Роджерс не знал устали, его громкий голос с режущим слух сиднейским акцентом раздавался повсюду. Уильям не выносил его, с самого начала классифицировав как первостатейного фанфарона, однако имелась еще одна тайная причина. Роджерс, типичный дамский угодник, сразу окружил Терри вниманием, а она, к неудовольствию Уильяма, не спешила разглядеть в нем хлыща. Иными словами, Уильям ревновал.
Австралийкой была и миссис Матерсон, тучная женщина с заученной улыбкой приверженки христианской науки и тяжелым взглядом, а также ее молодая подруга мисс Страуд — длинноносая и узкогубая, акцентом перещеголявшая даже Роджерса. Обе дамы были отчаянными сплетницами, и Уильям, стремительно проникавшийся неприязнью к Австралии, невзлюбил обеих.
Среди представителей колоний выделялся еще таинственный невеселый канадец по фамилии Форест, почти не вылезавший из курительной, где потягивал джин. При всей его молчаливости было в нем что-то театральное — словно ему запала в душу какая-то пьеса из тропической жизни, и теперь он изо всех сил вживается в роль бесшабашного кутилы, не просыхающего от джина.
Тягаться с Форестом по времени, проводимому в курительной, могли только Бурлекеры и Стоки — две довольно молодые супружеские пары со Среднего Запада. Мужья походили друг на друга, словно братья, — горластые увальни, душа нараспашку, тогда как жены у них, напротив, были миниатюрные и какие-то плотно сбитые, словно слепленные из более крутого теста, чем остальные, да еще покрытые эмалью и лаком в десять слоев. Временами вся четверка спускалась в ресторан, могла наскоро переброситься кольцами на палубе, но большей частью посиживала в курительной, наслаждаясь свободой от сухого закона, заказывая и поглощая все, что булькало, к растущему отчаянию долговязого пожилого стюарда, который, кажется, опасался свести их в могилу раньше срока. Ничем выдающимся ни Бурлекеры, ни Стоки не отличались, заботясь только об одном — собрать вокруг побольше веселящегося и пьющего народа. При этом предпочтение они отдавали американцам, чем и заслужили неодобрение Уильяма, поскольку постоянно зазывали Терри, а когда она соглашалась — временами, перед Уильямом вставала печальная альтернатива искать себе другое занятие или вливаться в шумную компанию не знающих меры в питье.
Иногда к этой же когорте присоединялась миссис Киндерфилд — еще одна уроженка Среднего Запада из окололитературных кругов. Она — уже не первый раз — ехала на Таити отдыхать. Высокая, сутулая, очкастая, с несколько смазанным нечетким профилем, она могла пускаться в задушевные беседы с каждым входящим, а могла просидеть полдня и полночи с Бурлекерами и Стоками, не отставая ни на бокал и то и дело закатываясь визгливым смехом. Захаживал в курительную и еще один американец, который, впрочем, от шумной компании держался в стороне, — невысокий замкнутый тип по фамилии Джабб, откуда-то из киноиндустрии. Он бессменно носил один и тот же потрепанный костюм и производил впечатление самого неудачливого человека на земле. В два счета перепив всех собравшихся, он тихо удалялся, чуть мрачнее, чем приходил.
