— Мне такая манера веселиться не по нутру, я остаюсь при своем мнении: вы распускаетесь и валяете дурака.
Не говоря больше ни слова, коммандер развернулся и вышел из комнаты.
Рамсботтом проводил его взглядом, выпятив толстую нижнюю губу.
— Уж лучше валять дурака, чем упрямиться, как осел. Как думаете?
— Думаю, что коммандер ханжествует.
— Вот об этом я и говорил, когда вы только приплыли. На него действует жара, вредно ему тут оставаться. В Англии за ним ничего подобного не водилось. Старые кости ноют, вот откуда вся желчь. Похоже, до самого отбытия нам с ним не по пути. Какая у нас программа на сегодня, сынок?
Противостояние не преминуло принести свои горькие плоды. Двое кутил стали еще реже появляться в окрестностях тихого отеля. Пара бокалов начиналась с середины утра и продолжалась до поздней ночи. Кроме того, в «Бугенвиле» они обзавелись новым знакомым, который сразу же стал их главным союзником. Молодой француз по фамилии Бруаса вернулся марсельским пароходом после полуторагодовой отлучки с Таити и с ходу принялся угощать всех коктейлями. Отец этого весельчака с широким бледным лицом и тусклым взглядом владел автомобильной фабрикой где-то под Парижем и, судя по всему, выделил сыну довольно щедрое содержание с расчетом, что кутить годик-другой на Таити обойдется дешевле, чем в Париже. Бруаса учился в Англии, бегло говорил по-английски и на острове предпочитал компании соотечественников общество англичан и американцев. Жил он в большом бунгало недалеко от Папеэте, по соседству с молодой вдовой миссис Джексон, которая терпеливо дожидалась от Уильяма обещанных новостей из Восточной Англии. Свое бунгало Бруаса на время отъезда сдавал со всей обстановкой, но сейчас жильцов не было, и он поселился в нем сам. Очень скоро о доме пошла слава как о злачном месте. Слухи не врали, но для Уильяма все началось и закончилось одной-единственной спонтанно устроенной вечеринкой.
Уильям и Рамсботтом, подогретые ежедневной дозой спиртного, ужинали в прокуренном и душном от цветочных ароматов зале ресторана «Тиаре», где их и обнаружил Бруаса. С ним был Уотерс, невысокий американец средних лет с неизменной приклеенной улыбкой, и оба находились в том состоянии легкого подпития, которое требует немедленно расквитаться с обычной размеренной жизнью как с образцом гнуснейшей тирании. Иными словами, они были готовы на все, кроме тихих разговоров, спокойного ужина и отхода ко сну.
— Нужно устроить вечеринку! — провозгласил Бруаса.
— Когда? Где? Каким образом?
— Сегодня же. У меня. Да, решено, созываем гостей. Жаль, что у меня не именины. Уотерс, у тебя не сегодня именины? А у вас, Рамсботтом, Дерсли? Нет? Очень, очень жаль!
— Ничего страшного, — успокоил его Уотерс. — У кого-нибудь обязательно окажутся именины.
— Точно! Дельная мысль! Наверняка у кого-то из наших знакомых именины, и их необходимо отпраздновать. Что скажете, ребята?
— Я за! — с важным видом сообщил Рамсботтом. — Обидно, когда именины проходят незамеченными, так что давайте отметим!
Бруаса воодушевился. В конце концов, должно у человека быть занятие, и Бруаса уже примерял лавры устроителя вечеринок. Глаза его загорелись, он весь подобрался, движения стали целеустремленными — прирожденный генерал кавалерии, получивший приказ занять вражескую территорию.
— Отлично! Тогда слушайте: ты, Уотерс, на автомобиле, я тоже, места хватит всем. Нас здесь четверо, еще прихватим Денниса Блума, итого пять. Нужны девушки. У тебя ведь есть приятельницы, Уотерс?
— Разумеется. Кого звать? Хину, Теуру, крошку Пепе и ее сестрицу Турию, Реватуа, Вахини?
— Замечательно! Значит, девочки за тобой, Уотерс, у тебя сейчас список длиннее, мой за два года сильно поредел. Ты вези девочек, а я сажаю к себе этих двоих и Блума, заодно прихватим вина и еще всякого-разного. Идет? Хорошо, тогда поехали.
Так Уильям с Рамсботтомом и Блумом, пухлощеким кудрявым эльзасцем, оказались в машине Бруаса, трясущейся по узкому зеленому тоннелю, образованному пальмами, панданусом и хлебными деревьями. Не прошло и часа, как они уже сидели на веранде большого бунгало Бруаса, в ожидании остальных коротая время за коктейлями и любуясь чернильно-серебряной гладью лагуны.
2
Уильям потерял счет времени. Время, как и все остальное, рассыпалось в прах. Угощение, выпивка, шутки, смех, танцы под граммофон, гитарные переборы и мягкое мурлыканье девушек все не кончались и не кончались. Успевшие искупаться сидели, завернувшись в красные с белым парео, и свет лампы льнул к обнаженным плечам. Уильям не мог оторвать взгляда от этих плеч, его завораживали их изгибы и атласная гладкость. Совершенством не уступающие райским плодам, они будили в нем светлую грусть. Лица островитянок пленяли своей кофейно-сливочной смуглостью, глаза сияли приглушенно, словно сквозь вуаль, губы пунцовели, а белые звездочки цветов над ухом источали тонкий аромат, неспособный, впрочем, перебить запах кокосового масла, исходящий от длинных черных волос. Однако взгляд Уильяма приковывали именно плечи, так искусно вылепленные и подсвеченные лампой. Эти прекраснейшие плечи и руки казались невероятным, до оторопи, чудом — руки и плечи богинь, ловушка для Одиссея-скитальца.
Уильям не мог понять, раздражают или успокаивают эти бесконечные гитарные переборы и тихие напевы, перебиваемые лишь взрывами смеха, когда девушки заводили неожиданно скабрезные частушки. Настроение то взлетало, то падало. А еще он не мог понять, пьян ли. Да, выпил он много, больше, чем доводилось прежде, и ощущал он себя странно, очень странно — но опьянение ли это? Ему казалось, что нет. Окружающие предметы вели себя прилично, хотя на чей-нибудь другой взгляд, возможно, своевольничали. Иначе как назвать это неожиданное выпрыгивание из ниоткуда, все эти кричащие цвета и формы, бьющие в глаза, в уши, в нос? Кого-то подобное поведение наверняка бы возмутило, но Уильям не возражал. Он восседал посреди этой какофонии, как император. Вокруг веселились остальные императоры и императрицы. Еще в самом начале вечеринки он пришел к выводу, что ему невероятно повезло познакомиться с такими замечательными людьми. В каждой их реплике чувствовалась либо глубочайшая мудрость, либо остроумие, а чаще то и другое сразу. Какой же он счастливчик, что оказался в окружении столь милых и ласковых девушек! Уильям вспомнил, как кто-то недавно назвал их лучшими девушками на свете, и запротестовал мысленно, несмотря на свои восторги. Ни одна из них не шла ни в какое сравнение с Терри. Но Терри другая. Все было другое. И Терри он потерял. Потерял? Нет, не потерял. Да, потерял. Единственную в мире женщину, которой отдал бы сердце, и теперь он болен, да, действительно болен, потому что паршиво себя чувствует в последнее время, да и коммандер подметил его неважный вид, и даже эта восхитительная вечеринка, наполненная теплым медово-золотистым светом, не вернет ему счастье. Ничто не вернет ему счастье, убеждал себя Уильям с мрачной гордостью. А вокруг между тем бурлило веселье, и Уильям не хотел, чтобы оно прекращалось. Его уже слегка мутило, от запаха кокосового масла першило в горле, а гитара и мурлыканье, пожалуй, действовали на нервы, но все же пусть веселье не кончается. Это и есть подлинная островная жизнь, такой и должна быть экзотика Южных морей.
