Меры предосторожности не развеяли сомнения капитана. Плату за фрахт он потребовал вперед (имея на то полное право) и даже принес на подпись собственноручно составленный замысловатый договор. Как и капитан Преттель, он полагал, что пассажиры ищут пиратские сокровища, а поскольку не верил в существование острова как такового, считал всю затею напрасной тратой их денег и его времени. Теперь он то и дело посматривал на пассажиров с жалостью и понижал голос, обращаясь с ними как с душевнобольными. Своим отношением он безмерно разочаровывал Уильяма, который после всех разглагольствований о викингах вообразил, что капитана обрадуют приключения и поиски неведомого. Да что там! Рамсботтом, оптовый торговец бакалеей из Манчестера, и тот оказался легче на подъем, чем этот дутый романтик с тихоокеанской шхуны. Уильям поделился своей досадой с коммандером — за долгие скучные дни в море все привыкли не держать наболевшее в себе, — но коммандер, все это время невозмутимо выслушивавший многочисленные доводы капитана против перехода, не согласился. Он понимал и разделял опасения Петерсона, вполне естественные, по его словам, для ответственного шкипера. Ведь Петерсон должен доставить их всех в целости и сохранности, тогда как Рамсботтом попросту не представляет, какие трудности ждут впереди.
Однако сомнениями в существовании Затерянного заразился и Рамсботтом.
— Все эти разговоры о пропадающих островах меня чуток настораживают, — признался он Уильяму, когда оба смотрели, как перекатываются за бортом длинные тихоокеанские волны. — Больно они часты. Я не утверждаю, что ваш дядя не высаживался на острове — наверняка высаживался, да и образец руды тому порукой, — но вот обнаружим ли этот остров мы, другой вопрос. Капитан долго рыскать по морю не станет, и его не за что винить.
— Я убежден, что остров на месте. Дядя говорил, это твердая скала, не из тех, что сегодня есть, а завтра нет.
— Что ж, у нас будет бледный вид, если завтра его все же не окажется. Однако мы уже в пути, придется полагаться на удачу. Эх, я бы предпочел для разнообразия послушать пару историй об островах, которые ведут себя как положено. Хорошо хоть с погодой везет. Несправедливо устроено распределение погоды в мире: дома за такую полжизни бы отдали, а здесь я бы охотно заплатил фунт-другой за пригоршню снега или града.
— Мы идем с хорошей скоростью, — кивнул Уильям. — Но этот Тихий океан такой бесконечный. Я словно уже не первый месяц здесь стою и смотрю, а он все стелется, пустой и безбрежный.
— Я и подумать не мог, что в мире столько воды! — воскликнул Рамсботтом. — Сплошная вода. На карте-то это видно, конечно, только все равно не представляешь. Теперь-то представляю. А еще я никогда не понимал, почему на берегу моряки ведут себя точь-в-точь как на корабле. Теперь знаю. Им попросту не верится, что они на суше и что где-то вообще есть суша, поэтому и продолжают по привычке. Вот и пьют.
Так они беседовали часами, а иногда, напротив, за полдня не обменивались и двумя словами. Уильям постепенно переходил на растительный образ жизни: смотрел на море, пока не растворялся в хитросплетениях пенных узоров, отдавая себе отчет в происходящем вокруг не больше, чем какая-нибудь водоросль, или всматривался в едва заметную дымку на горизонте, сам превращаясь в пузырек воздуха, парящий над волной, и в конце концов пропадал в голубом просторе или погружался в сон. Бывало, наоборот, безмятежное спокойствие сменялось душевной бурей, когда захлестывали тревожные воспоминания — о Терри, дяде Болдуине, Марджери, Сан-Франциско, Лагмуте и верхней палубе «Марукаи». Уильям погружался все глубже и глубже в прошлое. Его щеки краснели от холодного утреннего ветра по дороге из Айви-Лоджа в грамматическую школу, ноздри щекотал запах свежескошенной травы на старой площадке для крикета у реки, глаза разбегались при виде горы подарков под рождественской елкой тридцатилетней давности, а потом он, прикорнув под боком у матери в каком-то грохочущем железнодорожном вагоне, носился наперегонки с огромными улыбающимися призраками. Посреди этой огромной пустоты между небом и морем, сереющей с одной стороны и синеющей с другой, Уильям просматривал заново короткую печальную пьесу своей жизни, не находя в ней ни смысла, ни даже намека на логику. Он словно вечно мчался сквозь настоящее к какому-то блестящему будущему, листал с нетерпением страницы в поисках одного-единственного гениального абзаца, и даже сейчас, познав наконец во время плавания от Сан-Франциско до Таити и в первые дни на острове, что такое по-настоящему жить, а не ждать, он опять торопливо глотает день за днем и ерзает на месте от нетерпения — когда же кончится прелюдия и поднимут занавес. Теперь за занавесом скрыт Затерянный, и как только он явится на сцену, начнется настоящая жизнь.
Затерянный явился за обедом, от которого давно осталось одно название — безвкусное месиво из консервов поглощал с аппетитом один Петерсон. Пассажиры стремглав выскочили из кают-компании посмотреть на едва обозначившуюся с востока темную полоску, над которой сгущалось полдневное марево. Ошибки быть не могло, на бескрайнее блюдо океана неуверенно, словно близорукий жук, заползала темная скала. Бинокль подтвердил, что это самый настоящий остров, небольшой, но надежный кусок суши с иззубренными краями.
— Это он, ребята! — возликовал коммандер. — Капитан Петерсон, Затерянный! Видите, мы не обманули.
— Да, это наверняка ваш, — проговорил Петерсон, глядя на остров так пристально, словно пытался пригвоздить его к месту. — По мне так самая обычная скала. Впрочем, может, вам скала и нужна. Будем надеяться, там хотя бы вода есть. А завтра, если найдем где высадиться, то высадимся.
— Не сегодня? — огорчился Уильям, которого обуяло нетерпение.
Петерсон, покачав головой, объяснил, что вблизи острова придется двигаться с особой осторожностью. Лоции на эти воды нет, там могут быть рифы, поэтому «Розмари» будет подбираться к острову тихой сапой и только при свете. Коммандер моментально согласился с доводами. Приближаться к неизвестным островам — как плыть по минному полю. В любую минуту шхуна может получить пробоину и пойти на дно.
На закате до острова оставались считанные мили, и его уже можно было разглядывать невооруженным глазом. Он целиком и полностью соответствовал описанию дяди Болдуина — огромная скала, торчащая из воды на высоту в несколько тысяч футов, если прикидывать по самой высокой видимой точке, центральному пику. На нижних уступах виднелась какая-то растительность, но очень скудная. Гостеприимным и симпатичным его нельзя было назвать никак. Даже заигравшие на отполированных верхних склонах отблески оранжевого зарева на западном горизонте не смягчили этой дикости, отрешенности и оторванности. И все же это был Затерянный, тот самый остров сокровищ, ради которого они пересекли полмира. Трое путешественников смотрели на него во все глаза, возбужденно тараторя и уже не сомневаясь, что дядя Болдуин не солгал ни единым словом. Шхуна стояла на якоре, и вскоре остров растворился в вечерней мгле. Только тогда компаньоны спустились вниз к Петерсону, который в честь радостного события откупорил последнюю бутылку спиртного. Поднимая бокалы, они почувствовали, что никогда в жизни не пробовали напитка более выдержанного и ценного.
