— Вот это правильно, Лина, — одобрительно закричал ее отец. Он разговаривал в углу с мистером Пирсоном. — Сыграй нам что-нибудь веселенькое.
И раньше чем кто-либо успел сказать слово, Лина заиграла. Она играла какой-то танец, очень быстро и шумно. Первые две-три минуты были неприятны, следующие — гораздо хуже, потому что левая рука начала без разбора колотить по клавишам вблизи правой, так что даже каминные щипцы дребезжали, вторя этой ужасающей музыке. Через десять минут Лина дошла до мощного фортиссимо. И тут миссис Дэрсингем не выдержала.
— Ох, прекратите этот шум! — взвизгнула она, бросаясь к инструменту, побледнев и вся дрожа от ярости.
Лина сразу перестала играть. Все, словно окаменев, замерли на местах, и в комнате внезапно наступила мертвая тишина.
Миссис Дэрсингем прикусила губы, опомнилась.
— Извините, — промолвила она холодно и отрывисто. — Но я, право, вынуждена просить вас прекратить игру. Я… у меня страшно болит голова.
— В самом деле? — отозвалась Лина, вставая из-за рояля. — В таком случае это я должна извиниться. — Она шагнула вперед, посмотрев в лицо хозяйке. — А что, голова у вас болела весь вечер или только сейчас заболела? — Вопрос был задан не из вежливости, а с вызовом.
— Не все ли равно? — И миссис Дэрсингем отвернулась от нее.
В наступившем снова молчании раздался немного дрожащий голос миссис Пирсон:
— Право, я думаю, нам пора домой.
Но никто не обратил на нее внимания, ибо Лина разразилась вдруг потоком слов:
— Да, конечно, все равно. Я спросила только потому, что хотела знать, не началась ли у вас головная боль с той минуты, как я пришла, и не оттого ли вы были так нелюбезны, что уж хуже нельзя. А ведь я к вам в гости не напрашивалась, я полдня провела в дороге и устала не меньше вашего. Я бы не пришла сюда, если бы не папа. Я думала, что вы — его друзья, но за все время, что я здесь, вы не сказали мне ни одного приветливого слова, ни разу не посмотрели на меня по-человечески…
— Эй! — загремел мистер Голспи, схватив дочь за плечо и легонько тряхнув ее. — Что все это значит, черт возьми? Что с тобой, девочка? Разве можно так вести себя?
— А так, как она, можно? — крикнула Лина, вырываясь. — Что я ей сделала? Не надо было мне соваться в ее гадкий дом. — Она уцепилась за отца и вдруг расплакалась. — Я ухожу, — всхлипнула она. — Увези меня домой.
Мистер Голспи обнял ее одной рукой, а она рыдала у него на плече.
— Прошу прощения, — сказал он через ее голову. — Это моя вина. Мне не следовало звать ее сюда. Девчурка немного разнервничалась — устала, должно быть.
— Ну, понятно. Дорога и все такое, — сказал мистер Дэрсингем, чувствуя, что нужно что-нибудь ответить.
Очередь была за миссис Дэрсингем, но она не воспользовалась случаем. Она, может быть, и приняла бы извинения мистера Голспи, если бы ее супруг не поторопился принять их и оправдать девушку. После его реплики она повернулась спиной к мистеру Голспи и заговорила с миссис Пирсон:
— Неужто вы в самом деле хотите уйти? Ведь еще очень рано. Ах, миссис Трейп, неужели и вы тоже? Но почему? — Разыграно это было превосходно и с большим мужеством, но это была ошибка, величайшая из всех ошибок, какие она когда-либо совершала.
Мистер Голспи изменился в лице, все его благодушие как рукой сняло.
— Ладно, — сказал он отрывисто. — Пойдем, Лина. Ну, встряхнись же немного, мы едем домой. Покойной ночи всем. С вами, Дэрсингем, мы завтра утром увидимся. До свиданья. — Он стремительно вышел из гостиной, уводя дочь, и минуту спустя был уже на улице. Дэрсингем не успел и проводить их.
Прошло полчаса, и Дэрсингемы остались одни. Миссис Дэрсингем плакала, свернувшись клубочком в самом большом кресле.
— Мне все равно, будь что будет, — говорила она сквозь слезы. — Они ужасны, оба ужасны! Этот субъект немногим лучше своей мерзкой дочери. Они бог знает как вели себя. Надеюсь, мне никогда больше не придется их видеть. И всех этих людей тоже, кроме миссис Пирсон. О Господи, что за отвратительный вечер!
— Да, да, понимаю, дорогая, — твердил ее муж, бестолково суетясь вокруг нее и пытаясь ее успокоить. — Все вышло неудачно. Я понимаю.
— Нет, ты не можешь понять, как ужасно это было для меня. Нет, не трогай меня, оставь! Я хотела бы уйти одна, идти сотни миль и целыми месяцами никого не видеть. Никогда больше не приглашай этих вульгарных Голспи, я их знать не хочу. И ничуть я не раскаиваюсь в том, что делала и говорила. В другой раз, если захочешь пригласить кого-нибудь с улицы Ангела, позови своих конторщиков и машинисток, кого угодно, только не этих ужасных Голспи.
— Ну, не плачь, — твердил мистер Дэрсингем. — Не надо, дорогая.
А когда диалог принимает такой характер, лучше оставить героев вдвоем.
В такси, увозившем их из Баркфилд-Гарденс, Лина перестала плакать и теперь выражала свое возмущение со всей необузданностью капризного, избалованного ребенка.
— Да, да, они — мерзкие снобы! Разве я виновата, что ее дрянной обед уронили в коридоре на пол? Я об этом и не знала, пока ты не рассказал мне. Ваше счастье, что его уронили, — держу пари, это был не обед, а настоящее дерьмо… И ни одна из этих старых кошек не сказала мне ни единого доброго слова! Тебе надо было видеть ту долговязую костлявую старуху, когда я спросила у нее, почему она так странно на меня смотрит! И не воображай, пожалуйста, что только я им не понравилась. Ты тоже им не ко двору пришелся, я сразу это заметила. У тебя среди них нет ни одного настоящего друга.
— А кто тебе сказал, что они мои друзья? — остановил ее отец. — Нечего поднимать из-за этого столько шума. Я их всех насквозь вижу. Лучше других Пирсон, тот малый с длинной шеей и толстыми щеками, который жил в Сингапуре. Да и он какой-то полоумный. Если жена Дэрсингема считает, что мы для нее не компания, — что ж, пускай себе так думает. Когда нужно воскресить их издыхающий концерн, тогда я для них достаточно хорош. После того как я разглядел поближе ту половину фирмы, которая называется «Дэрсингем», я могу сказать только одно: покойный Твигг, наверное, был чертовски дельный малый, если их предприятие хоть кое-как продержалось до сих пор.
— Неужели ты собираешься добывать деньги для этих идиотов? — воскликнула Лина, продев руку под руку отца.
— Добывать деньги я собираюсь только для двух человек, — возразил мистер Голспи ворчливо, прижимая к себе руку дочери. — Вот для этих двух, что сидят здесь. Так что вы не беспокойтесь, мисс Голспи, и положитесь на меня.
Глава четвертая
Тарджис видит ее
1
Тарджис не был лентяем и, когда находился в конторе, предпочитал делать что-нибудь, а не сидеть сложа руки. Но он не разделял увлечения мистера Смита конторской работой и вовсе не рассматривал себя как часть фирмы. Для «Твигга и Дэрсингема», конечно, очень выгодно это неожиданное оживление, — заказов сейчас столько, сколько никогда не бывало. Но для себя лично Тарджис не находил ничего радостного в том, что приходилось теперь все дни здорово налегать на работу и частенько задерживаться в конторе на лишний час. Кто-то, без сомнения, извлекал из этого пользу, но он, Тарджис, не выиграл ничего, ему только прибавилось работы. Он как-то пожаловался на это мистеру Смиту. Дело было в субботу утром, он только что получил свой заработок за полмесяца — шесть фунтов, десять шиллингов и два флорина. Момент был для такого разговора подходящий.
