– Хотел мне всыпать, но Флоренс не позволила. Сказала: «Папа, не тронь его. Это было просто недоразумение». Флоренс меня любит.
Я удивленно вздернул брови. Странные вкусы у барышни, даже, я бы сказал, нездоровые.
– Так что он только велел мне немедленно отправляться в постель.
– Чего же ты не в постели?
– Я? Еще чего! Как голова?
– Паршиво.
– Болит?
– Конечно, болит,
– Шишка есть?
– Можешь не сомневаться.
– Ну, сейчас я окажу тебе первую медицинскую помощь.
– Нет, не окажешь.
– Тебе разве не нужна первая медицинская помощь?
– Не нужна. Мы уже один раз обсудили это с тобой, юный Эдвин. Мои взгляды тебе известны.
– Никто мне не дает оказать первую помощь, – пожаловался Эдвин. – Хотя мне нужна практика. А ты что здесь делаешь, Берти?
– Все меня спрашивают, что я здесь делаю, – проворчал я. – Разве я не имею права здесь находиться? У меня с этим парком родственные узы. Если непременно хочешь знать, я пришел сюда после ужина прогуляться с Боко Фитлуортом.
– Боко я не видел.
– Повезло ему.
– А вот д'Арси Чеддер, этот здесь.
– Знаю.
– Я его вызвал по телефону, так как увидел грабителя.
– Знаю.
– А знаешь, что он был помолвлен с Флоренс?
– Да.
– По-моему, это дело расстроилось. У них только что был жуткий скандал.
Мальчишка говорил беззаботно, как бы между прочим, словно сообщал какую-то малоинтересную новость, то-то его, должно быть, удивила моя реакция!
– Что-о?
– Ну да.
– Жуткий скандал?
– Ага.
– Из-за чего?
– Не знаю.
– Когда ты говоришь – жуткий, ты подразумеваешь действительно жуткий?
– Н-ну, довольно жуткий.
– С резкими выражениями?
– Сравнительно резкими.
Моя душа, которая чуть раньше, как я уже говорил, взмыла ввысь при известии о происшествии с дядиным седалищем, теперь снова пошла на понижение. Вся моя внешняя политика, если помните, была направлена на то, чтобы сохранить и упрочить сердечное согласие между этой парой, поэтому, узнав, что они обменивались резкими – пусть даже сравнительно – выражениями, я похолодел.
Видите ли, все, что я говорил по поводу Нобби в связи с тем, как она набросилась на Боко, словно маленькая собачонка пекинес, – что, мол, барышни имеют обыкновение задавать своим любимым жару просто из любви к искусству и чтобы стимулировать обмен веществ, – все это совершенно неприложимо к таким серьезным девицам, как Флоренс, и таким женихам, как Чеддер по прозвищу Сыр. Тут все дело в том, что Дживс называет психологией индивидуума. Если Флоренс с Сыром вышли на ковер и начали собачиться друг с другом, положение становится очень ненадежным.
– Хоть что-нибудь ты слышал?
– Почти ничего. Я в эту минуту заметил, что какая-то тень шевелится в темноте, подкрался и шмякнул по ней своим скаутским стеком, а это оказался ты.
И то хоть слава Богу. Сначала-то я подумал, что Эдвин сидел в передних рядах на протяжении всего боя. А если он слышал только вступительные выпады, возможно, что в дальнейшем дело зашло не так далеко. Не исключено, что после его ухода верх взяли трезвые мысли, и состязающиеся стороны вовремя дали задний ход, не доведя до полного разрыва. У темпераментных влюбленных нередко так бывает: начинают с гиканьем и свистом, а потом, прислушавшись к голосу здравого рассудка, успокаиваются.
Я высказал эту мысль Эдвину, и он согласился, что, возможно, я прав. Однако он слушал невнимательно, явно думая о чем-то другом, и после недолгого молчания, пока я сидел и надеялся на лучшее, а он крутил в ладонях скаутский стек, он все же открыл мне свои заботы. Эдвина беспокоил вопрос протокола.
– Послушай, Берти, – произнес он. – Ты не забыл, что я съездил тебе по затылку?
Я заверил его, что помню, и даже очень хорошо.
– Я ведь хотел как лучше.
– Приятно сознавать.
– Но все-таки я тебя шмякнул, верно?
– Верно.
– От этого никуда не уйдешь.
– Да.
– Я вот думаю, не выходит так, что теперь доброе дело, которое я тебе раньше сделал, перечеркивается? Как по-твоему?
– То доброе дело, когда ты убирался в «Укромном уголке»?
– Нет, то вычеркиваем, потому что получилось неудачно. А вот что я тебе брошку нашел.
Тут от меня требовалась большая осторожность. Ведь брошь, которую он нашел, и брошь, которую купил и передал имениннице Дживс, надо было представить как один и тот же предмет, и ни в коем случае нельзя было проговориться, что найденную им я потерял вторично.
– А-а, ты вот о чем. Да, это было отличное доброе дело.
– Знаю. Но как ты думаешь, оно считается?
– Я думаю, да.
– Несмотря на то, что я тебя ударил?
– Бесспорно.
– Ух ты! Тогда я уже нагнал до прошлого четверга.
– До пятницы, ты хочешь сказать?
– Нет, до четверга.
– До пятницы.
– До четверга.
– До пятницы, говорю тебе, бестолковый ты тупица! – прикрикнул я на него немного в сердцах, потому что меня раздражало такое неумение произвести простейший подсчет, как, наверное, оно раздражало поэта, забыл фамилию, который тоже в разговоре с ребенком никак не мог добиться толку, семеро их было или не семеро
[Берти имеет в виду стихотворение Г. Вордсворта «Нас семеро» (1798), где девочка считает вместе и живых, и умерших своих братьев и сестер.]. – Смотри. Твоим добрым делом за пятницу должна была считаться уборка в «Укромном уголке». Так? Но по причине печальных последствий оно вычеркивается. Ты с этим согласен? Таким образом, добрым делом за пятницу становится нахождение броши. Элементарно, если только задействовать маленькие серые клеточки.
– Да, но ты все спутал.
– Ничего я не спутал. Вот смотри…
– Потому что ты говоришь про первый раз, как я нашел тебе брошку. А я говорю про второй, он тоже считается.
Я не понял.
– Что значит, второй раз? Ты же не два раза ее находил.
– Именно что два. Первый раз, когда ты выронил ее в прихожей, помнишь? После этого я пошел чистить дымоход в кухне, случился взрыв, и я выхожу, ты стоишь на лужайке в рубашке, а пиджак снял и отшвырнул в сторону.
– Бог мой!
Среди всех этих переживаний и хлопот я совершенно забыл, как было дело с пиджаком. Но теперь вспомнил с полной ясностью, и холодная рука сдавила мне сердце. Я понял, к чему он ведет.
