– Есть множество способов вывести фаворита из строя, – замогильным голосом произнес он. – Ты просто не читаешь романы про скачки. В книге «Смерть на финише» лорд Джеспер Молверерас чуть было не вывел из игры Красотку Бетси: подкупил главного конюха, чтобы тот подложил в седло кобру в ночь перед скачками.
– Как велики шансы, что Харольда укусит кобра, Дживс?
– Полагаю, они ничтожно малы, сэр. И даже если это произойдет, будучи близко знакомым с этим молодым человеком, смею утверждать, что опасность угрожает исключительно самой змее.
– И все же – неустанная бдительность, Дживс.
– Разумеется, сэр.
Должен признаться, что после этого Бинго стал просто невыносим. Согласен, когда у тебя в конюшне фаворит предстоящих крупных скачек, нужно принять меры предосторожности; но, на мой взгляд, Бинго явно перестарался. Башка у него была битком набита романами про скачки. А в этих книжках, насколько я понял, прежде чем лошадь дойдет до старта, делается не менее десятка попыток вывести ее из игры. Бинго буквально не отлипал от Харольда. Ни на секунду не выпускал беднягу из виду. Конечно, для него выигрыш значил очень много: он сможет бросить работу гувернера и вернуться в Лондон. И тем не менее совсем не обязательно было две ночи подряд будить меня в три часа: в первый раз ему пришло в голову, что Харольда могут отравить и поэтому мы должны сами готовить для него пищу, а во второй раз ему послышались подозрительные шорохи в кустах.
В довершение всех бед, он заявил, что в воскресенье, накануне состязаний, я должен пойти на вечернюю службу в местную церковь.
– Какого черта мне туда идти? – возмутился я; должен признаться, я не большой любитель вечерних проповедей.
– Видишь ли, сам я пойти не могу. Меня здесь в воскресенье не будет. Сегодня уезжаю в Лондон с Эгбер-том. – Эгберт – это сын лорда Уикеммерсли, подопечный Бинго. – Он едет в гости куда-то в Кент, и мне нужно посадить его на поезд на Чаринг-Кросском вокзале. Ужасно досадно. Я вернусь только в понедельник днем. Скорее всего, пропущу большую часть состязаний. Так что теперь все зависит от тебя, Берти.
– Но почему кто-то из нас должен тащиться на вечернюю службу?
– Осел! Ты забыл, что Харольд ноет в церковном хоре?
– Ну и что с того? Я что, должен следить, чтобы он не свернул себе шею, когда будет брать верхнее ля?
– Дурак! Стеглз тоже поет в хоре. А вдруг он замыслил какую-то подлость?
– Какая чушь!
– Ты полагаешь? – сказал Бинго. – А вот в романе «Фенни, девушка-жокей» злодей похитил наездника, который должен был скакать на фаворите, в ночь накануне скачек, а лошадь никого другого не подпускала, и если бы героиня не переоделась в его форму…
– Ну хорошо, хорошо. Впрочем, может, проще вообще не пускать Харольда в церковь в это воскресенье?
– Нет, он обязательно должен там быть. Ты, должно быть, воображаешь, что этот треклятый отрок – кладезь добродетелей и всеобщий любимец? Репутация у него в деревне самая скверная. Он столько раз пропускал занятия в хоре, что священник пообещал: еще один прогул – и он его выставит. Хороши мы будем, если его исключат из хора накануне состязаний! Возразить на это было нечего, пришлось мне тащиться в церковь.
Ничто не вызывает такого умиротворения и такой дремоты, как вечерняя служба в деревенской церкви. Чувство заслуженного покоя после прекрасного дня. Старина Хеппенстол возвышался на кафедре, и его монотонный блеющий голос навевал приятные мысли. Дверь в церковь была открыта, и аромат деревьев и жимолости смешивался с запахом плесени и воскресной одежды прихожан. Вокруг в покойных позах посапывали фермеры; дети, которые в начале службы ерзали и вертелись, в изнеможении откинулись на спинки скамеек и впали в коматозное состояние. Сквозь витражные стекла в церковь проникали лучи заходящего солнца, с деревьев доносилось щебетание птиц, в тишине чуть слышно шуршали платья прихожанок. Полное умиротворение. Именно это я и хотел сказать. На душу мою снизошли мир и покой. И надуши всех присутствующих тоже. Вот почему, когда грянул взрыв, показалось, что наступил конец света.
Я говорю «взрыв», потому что по произведенному впечатлению это можно сравнить лишь со взрывом. Только что вокруг царила дремотная тишина, нарушаемая лишь блеянием Хеппенстола, толкующего о долге перед ближними, и вдруг истошный пронзительный вопль штопором ввинчивается вам промеж глаз, пробегает по позвоночнику и выходит наружу через подошвы башмаков.
– И-и-и-и-и-и! О-о-и-и! И-и-и-и-и-и! Казалось, нескольким тысячам поросят одновременно прищемили хвосты; в действительности это визжал наш друг Харольд, с ним случился какой-то странный припадок. Он подпрыгивал на месте, хлопал себя рукой между лопаток и, набрав полные легкие воздуха, принимался визжать с новой силой.
В разгар проповеди во время вечерней службы такое не может остаться незамеченным. Прихожане вышли из транса и полезли на скамейки, чтобы лучше видеть. Хеппенстол замолк посреди фразы и обернулся. И только церковные сторожа не потеряли присутствия духа, бросились по проходу к Харольду, который все еще продолжал вопить, и вывели его прочь. Они скрылись в ризнице, а я взял шляпу и направился к служебному входу, полный самых мрачных предчувствий. Я так и не понял, что же произошло, но что-то подсказывало мне: без Стеглза здесь не обошлось.
Служебный вход оказался заперт, а когда его наконец открыли, служба уже закончилась. Хеппенстол стоял в окружении певчих и церковных служащих и с жаром отчитывал злосчастного Харольда. Я застал конец его пылкой речи:
– Паршивый мальчишка! Как ты посмел…
– У меня очень чувствительная кожа!
– Какое мне дело до твоей кожи!…
– Кто-то сунул мне жука за шиворот!
– Какая чепуха!
– Я чувствовал, как он там ползает…
– Чушь!
– Да, звучит не слишком убедительно, – услышал я чей-то голос.
Рядом со мной стоял Стеглз, черт бы его побрал. На нем был белоснежный стихарь, или сутана, или как там это у них называется, выражение лица строгое и укоризненное. Я сурово на него взглянул, но этот наглец даже бровью не повел.
– Это вы сунули ему жука за шиворот? – закричал я.
– Я? – сказал Стеглз. – С чего вы взяли!
Судьба Харольда была решена, и Хеппенстол огласил приговор:
– Я не верю ни единому твоему слову, дрянной мальчишка! Я тебя предупреждал, хватит, мое терпение лопнуло. Ты исключен из хора. Ступай прочь, несчастный!
Стеглз потянул меня за рукав.
– В таком случае, – сказал он, – эти ваши ставки… вы понимаете… Мне очень жаль, но плакали ваши деньги, старина. Надо было делать ставку прямо перед забегом. Я всегда говорил, что это самый надежный способ.
Я смерил его долгим взглядом. Не скажу, чтобы очень любезным.
– А еще говорят о Честной Игре! – сказал я, постаравшись вложить в свои слова как можно больше яда.
