— Ничего у него не выйдет, — уверенно сказала сиделка. — Взгляните на мои запястья: я два года играла за баскетбольную команду Уэйнборской школы. Я сумею с ним справиться.
Миссис Хиксон с минуту молча глядела на нее.
— Хорошо, — сказала она наконец. — Но имейте в виду: любые пьяные обещания этих людей утратят силу сразу после того, как они протрезвеют. Я через все это уже проходила и знаю. Заранее договоритесь с кем-нибудь из прислуги отеля, чтобы вам пришли на помощь, если потребуется. С этими алкоголиками ни в чем нельзя быть уверенным — иные вроде безобидны, другие нет, но на внезапные выходки способен любой из них.
— Я это запомню, — сказала сиделка.
Она вышла на улицу; ночь была на удивление светлой для этого времени года; сыпала снежная крупа, штрихами забеливая черно-синее небо. Обратный автобус оказался тем же самым, что привез ее сюда, только разбитых окон в нем стало больше; водитель злился и грозил ужасными карами озорникам, попадись они ему под руку. Она понимала, что водитель не столько злится на конкретных людей, сколько дает выход накопившемуся раздражению в целом. Точно так же у нее вызывала раздражение мысль об алкоголиках как таковых. Скоро уже она доберется до гостиничного номера и при виде конкретного алкоголика, жалкого и беспомощного, будет испытывать к нему смесь презрения и сочувствия.
Сойдя на нужной остановке, она по длинным ступеням спустилась к отелю; холодный воздух подействовал бодряще. Она будет ухаживать за этим пациентом хотя бы потому, что не нашлось никого другого, и еще потому, что лучшие представители ее профессии всегда берутся за самые трудные случаи, которые не по плечу остальным.
Она постучалась в дверь, заранее приготовив вступительную фразу.
Он открыл сам, одетый как на званый обед — в смокинге и даже с котелком на голове; недоставало только бабочки и запонок.
— А, привет, — произнес он небрежно. — Рад, что вы вернулись. Я уже давно проснулся и вот собираюсь на прием. Что там с ночной сиделкой?
— Я буду дежурить и ночью, — сказала она. — Согласилась поработать круглые сутки.
Он ответил на это приветливо-безразличной улыбкой:
— Проснувшись, я не застал вас в номере, но что-то подсказывало мне, что вы еще появитесь. Пожалуйста, найдите мои запонки. Они либо в черепаховой шкатулке, либо…
Оглядев свой наряд, он поправил лацканы и втянул манжеты поглубже в рукава.
— А сперва я подумал, что вы меня бросили, — заметил он как бы между прочим.
— Я тоже так думала.
— Там на столе новая серия рисунков, — сказал он. — Сделал специально для вас.
— К кому вы идете на прием? — спросила она.
— К секретарю президента. Уже замучился со сборами и хотел вообще отказаться от этой затеи, но тут пришли вы. Не освежите меня порцией хереса?
— Только один бокал, — устало согласилась она.
Чуть погодя он позвал из ванной:
— Сестра, сестра, свет очей моих, где же вторая запонка?
— Уже несу.
В ванной она отметила бледность его лица и лихорадочный блеск в глазах, одновременно уловив запах мятных лепешек и джина у него изо рта.
— Надеюсь, вы уходите ненадолго? — сказала она. — В десять часов придет доктор Картер.
— Что значит «я ухожу»? Мы идем вместе.
— Что? — воскликнула она. — В этом свитере и юбке? Еще чего не хватало!
— Тогда и я не пойду.
— Вот и прекрасно, отправляйтесь в постель — там вам сейчас самое место. Разве нельзя повидать этих людей завтра днем?
— Конечно же нет.
— А, ну конечно же!
Она потянулась вверх над его плечами, завязывая бабочку. Манжеты рубашки сильно измялись после его возни с запонками, и она предложила:
— Неплохо бы вам переодеть рубашку, раз уж идете на светский прием.
— Ладно, только я сделаю это сам.
— Почему вы отказываетесь от моей помощи? — возмутилась она. — Почему бы мне не помочь вам одеться? Для чего тогда нужна сиделка? Или вы думаете, я никогда не помогала мужчинам одеваться?
Внезапно он присел на крышку унитаза.
— Хорошо, помогайте.
— Эй, только за руки не хвататься! — сказала она строго, а когда он дернулся снова, извинилась.
— Ничего, это не больно, — сказал он. — Сейчас увидите.
Она сняла с него смокинг, жилет, рубашку и собралась стянуть через голову майку, но он помешал ей, затягиваясь сигаретой.
— А теперь смотрите, — сказал он. — Раз, два, три!
Она потянула вверх майку, и в тот же момент он, точно кинжал, вонзил себе в область сердца багрово-пепельный кончик сигареты, раздавив окурок о медную пластинку размером с долларовую монету на своем левом ребре и ойкнув, когда одна искра слетела на живот.
«Вот и повод проявить выдержку», — сказала она себе. В его шкатулке она видела три военные медали, но и самой ей не раз приходилось рисковать, ухаживая за инфекционными больными, — бывали у нее туберкулезники, а однажды попалось кое-что пострашнее, хотя она тогда этого не знала и до сих пор не простила врача, утаившего от нее диагноз.
— Должно быть, вам нелегко приходится с этой штукой, — сказала она с нарочитой бодростью, обтирая его тело губкой. — Она когда-нибудь затянется?
— Никогда. Это же медяшка.
— И все равно это не оправдывает ваше издевательство над собой.
Его большие карие глаза посмотрели на нее в упор — пронзительно, отчужденно, потерянно. И в этом недолгом, почти мимолетном взгляде ей вдруг открылось желание смерти; и стало ясно, что все ее знания и навыки в данном случае бесполезны, — помочь ему она не в состоянии. Он поднялся, опираясь на раковину, и устремил взгляд на что-то перед собой.
— Нет уж, пока я здесь, никакой выпивки вы не получите, — сказала она.
В следующий миг она поняла, что взгляд этот не имеет касательства к выпивке, хотя и нацелен в тот угол, где она ранее разбила бутылку джина. Она смотрела на его красивое лицо, выражавшее растерянность и вызов одновременно, и боялась даже искоса проследить направление его взгляда, ибо знала, что там, в углу, он видит смерть. Вообще-то, смерть была ей не в новинку — доводилось слышать ее приближение, чуять ее характерный запах, — но никогда прежде она не видела смерть до того, как та завладеет своей жертвой, а этот человек сейчас видел ее в углу комнаты; и смерть оттуда глядела на него, пока он откашливался, а затем, сплюнув себе на ладонь, вытер ее о штанину. Секунду-другую плевок, пузырясь, блестел на ткани как свидетельство его последнего жеста…
На другой день она попыталась описать свои ощущения миссис Хиксон:
— С этим просто нельзя совладать, как сильно ты ни старайся. Пусть бы он выкручивал мне руки вплоть до разрыва связок, оно б и вполовину не было так больно. Тяжелее всего понимать, что ты бессилен хоть как-то помочь, — все напрасно.
