— Это я уже понял.
— Другого способа вроде бы нет. Добраться до вас чертовски трудно. Вы так ловко от всех ускользаете.
— Расскажи мне, как тебе это удалось.
— На выезде из Ватерлоо есть маленький мостик для сигнальщиков. Поезд должен был пройти под ним. Забраться на такой мостик — сущий пустяк. Вечер выдался туманным, видите ли, и меня никто не заметил. Как я понимаю, вы принц Имярек, так?
— Я принц Имярек.
— Было бы ужасно, попади я в купе к другому человеку.
— Продолжай.
— Зная, в каком вагоне ваше купе, во всяком случае, догадываясь об этом, мне не составило труда спрыгнуть на нужный вагон. — Томми раскинула руки и ноги, показывая, как она это сделала. — Лампы, знаете ли, — продолжила она, все еще вытирая лицо. — Одна меня ударила. — А с крыши?
— Это совсем просто. Там железная лесенка. Потом тамбур, и уже вы. Мне повезло, что дверь оказалась не заперта. Иначе ничего бы у меня не вышло. У вас, наверное, есть носовой платок?
Принц достал носовой платок из рукава и протянул ей.
— Ты хочешь сказать мне, юноша…
— Не юноша, — прервала его Томми. — Я девушка!
Последнее слово она произнесла с грустью. Посчитав, что ее новые друзья заслуживают доверия, Томми сочла за правду их заявление, что она — девушка. Но еще долго мысль о потерянной принадлежности к мужскому полу наполняла ее голос горечью.
— Девушка!
Томми кивнула.
— Гм-м! Я слышал много хорошего об английских девушках. И начинаю думать, что это преувеличение. Встань.
Томми повиновалась. Такое с ней случалось далеко не всегда, но эти глаза под косматыми бровями говорили, что так будет проще всего.
— Ладно. Раз уж ты здесь, чего ты хочешь?
— Взять у вас интервью.
Томми достала лист с вопросами. Косматые брови сдвинулись.
— Кто втравил тебя в эту глупую историю? Кто? Отвечай немедленно!
— Никто.
— Не ври мне. Его имя?
Ужасные маленькие глазки полыхали огнем. Но и Томми располагала парой глаз. И под напором вспыхнувшего в них негодования великий человек дрогнул. Такие оппоненты ему еще не встречались.
— Я не вру.
— Тогда извини, — признал свое поражение принц.
И тут до принца, который, будучи великим человеком, само собой, обладал тонким чувством юмора, дошло, что такая вот беседа между ведущим политиком Европы и наглой девицей, выглядевшей лет на двенадцать, крайне нелепа. Поэтому принц поднялся со своего кресла и пересел в другое, стоявшее рядом с креслом Томми, а потом, пустив в ход свои дипломатические способности, в наличии которых никто и никогда не сомневался, по частицам вытащил из Томми всю историю.
— Я склонен согласиться с нашим другом, мистером Хоупом, — сказал великий человек после того, как ему стали известны все подробности. — Мне представляется, что журналистика — твое призвание.
— И вы позволите взять у вас интервью? — спросила Томми, продемонстрировав белоснежные зубы.
Великий человек, положив руку — как выяснилось, тяжелую — на плечо Томми, поднялся.
— Думаю, ты его заслужила.
— Какими вы представляете себе, — начала зачитывать Томми первый вопрос, — будущие политические и социальные отношения…
— Может, будет проще, если я сам запишу ответы? — предложил великий человек.
— Да, — согласилась Томми, — потому что с орфографией у меня не очень. Великий человек пододвинул кресло к столу.
— Вы ничего не упустите… правда? — обеспокоилась Томми.
— Будьте уверены, мисс Джейн, жаловаться на меня вам не придется, — серьезно заверил он ее и начал писать.
Закончил принц, когда поезд уже снижал скорость. Потом, сложив исписанный лист, поднялся.
— Я добавил некоторые инструкции на последней странице, на которые следует обратить внимание мистера Хоупа. И я хочу, чтобы вы пообещали мне, мисс Джейн, никогда больше не выполнять столь опасные акробатические трюки, даже во имя священной идеи журналистики.
— Разумеется, если бы вы не создавали такие трудности тем…
— Моя вина, я знаю, — согласился принц. — По крайней мере нет никаких сомнений в том, к какому полу ты принадлежишь. Тем не менее я хочу, чтобы ты мне это пообещала. Давай! — настаивал принц. — Я так много сделал для тебя… больше, чем ты знаешь.
— Хорошо, — с неохотой пошла ему навстречу Томми. Она ненавидела давать обещания, потому что всегда их выполняла. — Обещаю.
— Вот твое интервью.
Первый фонарь на платформе Саутгемптона осветил принца и Томми, стоявших напротив друг друга. Принц, имевший репутацию — и не без оснований — вспыльчивого и злобного старикана, совершил странный поступок: зажав руками маленькое, измазанное кровью лицо, поцеловал девушку. Томми навсегда запомнила табачный запах колющихся седых усов.
— И вот что еще, — сурово добавил принц, — никому об этом ни слова. Не раскрывай рта, пока не вернешься на Гуф-сквер.
— Вы держите меня за дуру? — спросила Томми.
Все вели себя так странно после ухода принца. Оказывали ей всяческое содействие, но, похоже, никто не знал, почему они это делают. Они смотрели на нее и уходили, приходили снова и смотрели. И чем больше об этом думали, тем сильнее недоумевали. Некоторые задавали вопросы, но то, чего Томми действительно не знала, добавлялось к тому, о чем она не собиралась говорить, и загадочность девушки разрасталась до таких размеров, что перед ней бледнело и отступало даже само любопытство.
Ее умыли и причесали, и накормили отличным ужином, и посадили в купе первого класса с табличкой «Занято», и отправили обратно на вокзал Ватерлоо, а там подали кеб, на котором она и прибыла на Гуф-сквер чуть позже полуночи, страдая от резко поднявшегося самомнения, и следы этого подъема заметны до сих пор.
С этого все и началось. Томми, проговорив полчаса со скоростью двести слов в минуту, вдруг уронила голову на стол. Подняли девушку с трудом и уговорили лечь в постель. Питер, устроившись в глубоком кресле у камина, засиделся до глубокой ночи. Элизабет, которой нравилась тихая компания, довольно мурлыкала. Из теней к Питеру Хоупу подкралась давно забытая мечта — о прекрасном новом журнале, еженедельнике, стоимостью в пенс, редактором которого будет Томас Хоуп, сын Питера Хоупа, почетного основателя и автора идеи; влиятельном журнале, появления которого давно ждали, популярном, но одновременно и элитарном, нравящемся общественности и приносящем прибыль владельцам. «Ты меня помнишь? — прошептала мечта. — Мы вели долгие разговоры. Утро и день проходят. Вечер принадлежит нам. В сумерках все видится в ином свете».
Элизабет перестала мурлыкать и удивленно подняла голову. Питер смеялся сам с собой.
