— Потом я вновь обрела надежду, — продолжила исповедь мисс Рэмсботэм, — благодаря романам, популярным лет двадцать тому назад. Героиню этих романов никто не назвал бы красавицей, за исключением героя, обладающего удивительными способностями, позволяющими ему видеть сокрытое для других. Но красотой дело не ограничивалось, героиня была еще и хорошей женщиной. Я не считаю потерянными долгие часы, которые проводила за чтением этой эксцентричной литературы. Она помогла мне сформировать привычки, безусловно, потом хорошо мне послужившие. К примеру, когда в нашем доме останавливался молодой человек, я всегда вставала ранним утром, поэтому выходила к завтраку свеженькая, веселая, тщательно одетая и, по возможности, с капельками росы, сверкающими в волосах, в доказательство того, что уже побывала в саду. Мои усилия, если говорить о молодом человеке, пропадали зря. Он обычно появлялся поздно и слишком сонным, чтобы что-либо заметить. Но сколько пользы мне это принесло! Теперь я легко встаю в семь утра, независимо от того, в котором часу легла спать. Я сама шила себе платья и выпекала большую часть наших тортов — и ни от кого этого не скрывала. Хотя мне самой говорить так не следует, я неплохо играю на рояле и пою. Я точно не дура. У меня нет маленьких братьев и сестер, которых я могла бы нежно любить, но мои кузины и кузены постоянно гостят в моем доме, и я, конечно, излишне их балую, потакая всем желаниям. Дорогая моя, мужчины — это не мое. Я не из тех женщин, которые бегают за ними. Я полагаю их очень милыми существами и по большей части нахожу весьма умными. Но если говорить об их сердцах, то ангелом они воспринимают девушку с вьющимися волосами, которой требуются в помощь два человека, если возникает необходимость спуститься в лодку с пристани. Ни один мужчина никогда в меня не влюбится. Не сумел бы, даже если бы и попытался. Это я могу понять, но… — тут мисс Рэмсботэм понизила голос до доверительного шепота, — …я не могу понять другого. Почему я никогда не влюблялась в мужчину, хотя все они мне нравятся?
— Ты сама все и объяснила, — указала ближайшая подруга, Сьюзен Фоссетт, она же «Тетя Эмма» из «Женского журнала», очень милая женщина, но говорливая. — Ты слишком благоразумна.
Мисс Рэмсботэм покачала головой:
— Мне следовало влюбиться. Когда я об этом думаю, я даже стыжусь, что не сделала этого.
То ли сработала установка насчет долга, то ли ее настигла страсть, нахлынувшая нежданно-негаданно, несколько поздновато, уже в зрелом возрасте, — она, возможно, и сама не смогла бы назвать причину. Определенность выражалась только в одном: прожив на свете больше тридцати лет, эта умная, здравомыслящая, все правильно понимающая женщина начала краснеть, вздрагивать и заикаться при упоминании некоего имени, то есть вела себя, как влюбившаяся девочка-подросток.
Сьюзен Фоссетт, ее ближайшая подруга, одним туманным ноябрьским днем принесла известие о столь странном поведении мисс Рэмсботэм на чаепитии, устроенном Питером Хоупом по случаю дня рождения его приемной дочери и заместителя редактора еженедельника «Добрый юмор» Джейн Эллен, которую все называли Томми. Истинную дату рождения Томми знали только боги, но она, возникнув из лондонского тумана, предстала перед бездетным и неженатым Питером восемнадцатого ноября, а потому Питер и его друзья помечали этот день календаря как день встречи.
— Все равно это рано или поздно выплывет, поэтому я лучше скажу вам сегодня. — И Сьюзен Фоссетт озвучила новость. — Мэри Рэмсботэм обручилась.
— Чушь! — непроизвольно вырвалось у Питера.
— На ком? — спросила Томми.
— С кем, — поправил ее Джеймс Дуглас Мактир, которого все звали Шотландский паренек. Писал он на английском лучше, чем говорил.
— Я и подразумевала — с кем, — объяснила Томми.
— Ты так не сказала, — упорствовал Шотландский паренек.
— С кем, не знаю, — призналась ближайшая подруга. Она маленькими глоточками пила чай, а на лице отражалось негодование. — Наверное, с каким-то никчемным идиотом, который только испортит ей жизнь.
Конечно же, при полном отсутствии информации это заключение выглядело несправедливым.
— Будь он мужчиной серьезным, она бы не держала меня в неведении, — объяснила Сьюзен Фоссетт свой столь жесткий вывод. — Она же совершенно меня ошарашила. Знать не знала, что у нее какие-то амурные дела, пока час тому назад не получила эти абсурдные каракули.
Мисс Фоссетт достала из сумки письмо, написанное карандашом.
— Если я его вам зачитаю, думаю, ничего страшного не произойдет. Зато вы поймете, в каком сейчас состоянии наша бедняжка.
Чаевничавшие оставили чашки и собрались вокруг нее.
— «Дорогая Сьюзен, — начала мисс Фоссетт. — Завтра не смогу быть с тобой. Пожалуйста, объясни это остальным. Сейчас даже не помню, куда мы собирались. Ты удивишься, услышав об этом, но я обручена… ты понимаешь, чтобы выйти замуж, и сама едва это осознаю. Плохо соображаю, где я и кто я. Только что решила сбежать в Йоркшир и повидаться с бабушкой. Я должна что-то сделать. Должна с кем-то поговорить, и… прости меня, дорогая… но ты такая благоразумная… а я не чувствую себя благоразумной. Все расскажу тебе при встрече… наверное, на следующей неделе. Ты должна сделать все, чтобы он тебе понравился. Он такой красавчик и действительно умен… по-своему. Не ругай меня. Никогда не думала, что человек может быть таким счастливым. Нет слов, чтобы это описать. Пожалуйста, попроси Беркотта вычеркнуть меня из списка участников антикварного конгресса. Я чувствую, что там пользы от меня не будет. Двенадцатью часами раньше мне такое и не снилось, а теперь я хожу на цыпочках из боязни проснуться. Я оставила свою шиншиллу у тебя? Не сердись на меня. Я бы сказала тебе, если б знала. Спешу. Твоя Мэри».
Отправлено с Мэрилебон-роуд, и вчера она действительно оставила у меня шиншиллу. Только это и убеждает меня, что письмо от Мэри Рэмсботэм. Иначе я бы засомневалась, — добавила мисс Фоссетт, складывая письмо и убирая в сумочку.
— Это любофь! — воскликнул доктор Смит, его круглое раскрасневшееся лицо светилось поэтическим экстазом. — Любофь пришла к ней и префратила в юную дефушку.
— Любовь, — фыркнула Сьюзен Фоссетт, — не превращает интеллигентную, образованную женщину в человека, который пишет такими неровными строчками, подчеркивает чуть ли не каждое слово и делает орфографические ошибки в слове «антикварного» и в фамилии «Беркотт». Она знает Беркотта восемь лет, и ей прекрасно известно, что фамилия его пишется с двумя «т». Эта женщина просто рехнулась.
— Мы должны подождать, пока увидим его, — осторожно предложил Питер. — Я буду только рад, если наша дорогая Мэри найдет свое счастье.
— Я тоже, — сухо согласилась мисс Фоссетт.
— Одна из самых благоразумных женщин, которых мне доводилось встречать, — прокомментировал Уильям Клодд. — Счастливчик, кто бы он ни был. Жаль, что я сам не подумал об этом.
— Я и не говорю, что ему не повезло, — ответила мисс Фоссетт. — Если кто меня тревожит, так это не он.
— Лучше сказать «меня тревожит не он», — предложил Шотландский паренек. — В этом случае…
