Томми подняла голову. На лице отражалась тревога.
— Как лучше, «протерев» или «протерши»? — спросила Томми.
— Само собой, «протерев».
— И я так подумала. — Тревога с лица Томми ушла.
— Ты не спрашиваешь, когда он уезжает, не спрашиваешь куда, — пожаловался Питер. — Тебя это, похоже, совершенно не интересует.
— Я собиралась спросить, закончив править гранки, — объяснила Томми. — Какую он назвал причину?
Питер пересек кабинет и встал так, чтобы видеть лицо Томми, освещенное лампой.
— Тебя это не расстраивает… мысль о том, что он уезжает и ты никогда больше его не увидишь?
— Почему меня это должно расстраивать? — Под изучающим взглядом Питера на лице Томми отразилось недоумение. — Разумеется, мне жаль. Он пришелся нам ко двору. Но мы и не могли ожидать, что он останется навсегда, правда?
Питер, потирая руки, хохотнул.
— Я говорил ему, что все это ерунда. Клодд, он решил, что этот парень тебе небезразличен.
— Дик Дэнверс? — Томми рассмеялась. — У него определенно что-то с головой.
— Тем не менее кое-что мы заметили.
— Мы?
— Я хотел сказать, Клодд заметил.
«Я рада, что заметил Клодд, а не ты, папа, — подумала Томми. — Ты замечаешь только самое очевидное».
— Естественно, меня это встревожило, — признался Питер. — Видишь ли, мы ничего не знаем об этом парне. — Абсолютно ничего, — согласилась Томми.
— Он, возможно, очень порядочный человек. Лично я в этом уверен. Но с другой стороны, он может быть прожженным мерзавцем. Я в это не верю, но кто знает? Утверждать что-либо нет никакой возможности.
— Совершенно никакой, — согласилась Томми.
— К журналистике это не имеет никакого отношения. Он пишет хорошо. Голова у него работает. И это все, что нам известно.
— Он очень исполнительный, — подтвердила Томми.
— Лично мне он нравится, — добавил Питер. Томми вернулась к правке гранок.
И чем мог помочь Питер в таком вот кризисе? Питер не мог распекать. Питер не мог угрожать. Единственным человеком, который мог поговорить с Томми, как этого ей хотелось, как — она это знала — с ней нужно поговорить, была некая Джейн, женщина с чувством собственного достоинства, разбирающаяся в правилах приличия.
— Я надеюсь, тебе по меньшей мере стыдно, — заявила Джейн Томми тем самым вечером, когда они остались вдвоем в маленькой спальне.
— Не сделала ничего такого, чего можно стыдиться, — огрызнулась Томми.
— Показала себя круглой дурой, и все это заметили.
— Клодд — это не все. У него глаза на затылке. Он видит то, что только должно случиться.
— Где твоя женская гордость? Влюбиться в мужчину, который даже слова тебе не сказал. Кроме как по работе.
— Я в него не влюбилась.
— В мужчину, о котором ты ничего не знаешь.
— Я в него не влюбилась.
— Откуда он взялся? Кто он?
— Не знаю, мне без разницы, он не имеет ко мне ни малейшего отношения.
— Только потому, что у него нежные глаза, обволакивающий голос и учтивые манеры? Ты думаешь, он ведет себя так только с тобой? Мне представлялось, у тебя больше здравого смысла.
— Говорю тебе, я в него не влюблена. Удача отвернулась от него, и мне его жалко, но это все.
— А если удача отвернулась от него, кто, по-твоему, в этом виноват?
— Не важно. Мы все не святые. Он пытается выкарабкаться, и я его за это уважаю. Наш долг — проявлять милосердие и доброту к любому человеку в этом мире!
— Что ж, я скажу тебе, как ты можешь проявить к нему доброту: указать, что он теряет здесь время. С его талантом, уже освоив азы журналистики, он может предложить свои услуги большой газете, зарабатывать хорошие деньги. Объясни это ему, вежливо, но твердо. Убеди его уйти. Так ты проявишь к нему доброту… да и, по моему разумению, к себе тоже, дорогая моя.
Томми поняла и по достоинству оценила здравый смысл, которым руководствовалась Джейн, давая ей этот совет, и уже на следующий день, воспользовавшись первой представившейся возможностью, последовала ему. И все шло бы хорошо, пока Дик Дэнверс сидел и внимал, в точности следуя намеченному Томми плану.
— Но я не хочу уходить, — покачал головой Дик.
— Вы должны уйти. Оставаться здесь вам нет никакого резона.
Он поднялся и подошел к камину, поставил одну ногу на решетку, глядя в огонь. Томми обеспокоилась. Пока он сидел в другом конце комнаты, она оставалась заместителем редактора, наставляющей своего сотрудника. Теперь она не могла поднять глаз, не встретившись с ним взглядом, и полностью отдавала себе отчет, что в этом случае окажется всего лишь дрожащей женщиной.
— В этой жизни мне хочется только одного — быть рядом с вами, — ответил он.
— Пожалуйста, сядьте, — попросила она его. — Мне гораздо проще говорить с вами, когда вы сидите.
Но в этот день он не желал делать ничего такого, что следовало. Вместо того чтобы сесть, он взял ее руки в свои и не отпускал. В результате здравый смысл и воля на пару покинули ее, оставив совершенно беспомощной.
— Позвольте мне всегда оставаться рядом с вами, — взмолился он. — Для меня это разница между светом и тьмой. Вы так много для меня сделали. Вы не хотите закончить начатое? Вы мне не доверяете? Моя любовь к вам — это не внезапно вспыхнувшее чувство, которое может угаснуть. Оно бьет ключом из лучшей моей части — цельной, радостной и сильной, и часть эта принадлежит вам.
Отпустив ее руки, он отвернулся.
— Другая моя часть — подлая — мертва, мертва и похоронена. Я не знал, что был подлецом, я считал себя хорошим парнем, пока однажды мне не открылась истина. Внезапно я увидел, какой я на самом деле. И сказал себе, что должен начать жизнь заново, в другой стране, отрезав все, что связывало меня с прошлым. На первых порах это обещало бедность. Что с того? Борьба закалила бы меня. Только пошла бы мне на пользу. Что ж, вы можете предугадать результат: многое я увидел в ином свете. Появилась мысль: а разве я хуже других? Кто я такой, чтобы иметь право изображать моралиста в мире, где другие смеются и обедают? Я бродил по вашему городу, пока мои ботинки не истерлись до дыр. Мне уже не оставалось ничего другого, как забыть про донкихотовские идеалы и вернуться к стыду, ожидавшему меня, туда, где меня встретили бы мясом откормленного теленка. И все бы так и закончилось, если бы в тот день я не проходил мимо этого дома и не услышал, как вы играете на пианино.
«Значит, Билли все-таки оказался прав, — подумала Томми. — Пианино помогло».
— Пианино и Крейн-Корт никак не сочетались, и я пошел посмотреть, откуда доносятся звуки. Прочитал на двери название вашей газеты. «Это будет мой последний шанс, — сказал я себе. — Здесь все и решится».
