От дальнейших неприятных разговоров меня избавило появление человека из адвокатской конторы, другого — из «Сотби» и секретарши, назначенной Корнишем разбирать наследство. Вскоре после них пришли Холлиер и Артур Корниш. Мы выполнили необходимые формальности: представитель «Сотби» засвидетельствовал под присягой, что оценка произведений искусства была проведена его фирмой в соответствии с действующими рыночными ценами; мы трое — что выполнили свой долг в полную меру своих способностей. На том официальная часть закончилась. На самом деле эти клятвы ничего не стоили, потому что не было другого способа выяснить точную цену коллекции Корниша, кроме как продать ее, а наши способности как исполнителей зиждились на мнении Корниша, а не на профессиональных качествах. Юрист и человек из «Сотби» ушли, и настал момент, которого мы все ждали.
— Ну, джентльмены, что вы выбрали? — спросил Артур Корниш.
Он поглядел на Маквариша, который был старше всех.
— Я — вот это, — сказал Эрки, подходя к столу в дальнем конце комнаты и кладя руку на бронзовую фигуру, стоящую в кучке похожих.
Похожих, но не столь же ценных. Эрки выбрал лучшую, но почему бы и нет?
Статуя изображала Венеру; представитель «Сотби» определил, что это работа Кановы, причем хорошая.
Я был рад, что Эрки задал такой тон для нас с Холлиером: выбранная им вещь была, несомненно, ценной, но в коллекции Корниша не выделялась. Безусловно, тут нашлись бы вещи получше. Это был выбор обстоятельного, но не жадного человека.
— Профессор Холлиер, — пригласил Артур.
Я знал, как неприятно Холлиеру останавливать на чем-либо свой выбор. Он стоял с лицом ребенка, которого щедрые взрослые в день рождения привели в конфетную лавку и велели выбирать. Для такого скрытного человека сама ситуация была чрезвычайно неприятной. Наконец он заговорил;
— Я хотел бы взять эти книги, если никто не возражает.
Он выбрал четыре тома Historia Animalium Конрада Геснера — жемчужину книгоиздательского искусства шестнадцатого века.
— Отлично, Холлиер, — сказал Эрки. — Немецкий Плиний, как раз из вашей оперы.
— Профессор Даркур, — объявил Артур.
Наверное, мне было неприятно объявлять свой выбор — не меньше, чем Холлиеру. Но сглупить нельзя. Когда еще подвернется такая возможность? Никогда. Я какое-то время притворялся, что не знаю, куда смотреть, и наконец положил на стол коричневую бумажную папку с двумя карикатурами, элегантно нарисованными и раскрашенными в бледные цвета. Их мог создать только один человек на свете.
— Бирбом! — воскликнул Эрки, бросаясь вперед. — Симон, какой вы хитрец! Если бы я знал, что здесь есть Бирбомы, я бы и сам, может быть, выбрал что-нибудь другое.
Он вроде бы не сказал ничего особенного, но почему мне вдруг захотелось его убить?
Мы перенесли выбранные вещи на центральный стол, чтобы все могли их хорошенько разглядеть. Секретарша попросила нас дать описания этих вещей для занесения в официальные бумаги. Она была приятная женщина; я пожалел, что ей ничего не полагается. Артур спросил Холлиера про Геснера, и Холлиер оказался неожиданно красноречив:
— Он швейцарец на самом деле, не немец. Чрезвычайно знающий человек, но больше всего, я думаю, отличился как ботаник. В этих четырех томах он объединил все сведения обо всех животных, известных науке на тысяча пятьсот пятидесятый год. Это издание — сокровищница фактов и предположений, но задумано оно было как научный труд. В отличие от средневековых бестиариев, содержащих исключительно легенды и бабкины сказки.
— А я думал, бабкины сказки — это как раз то, чем вы занимаетесь в своей лавочке, — вставил Эрки.
— В своей лавочке, как вам угодно было выразиться, я изучаю накопление научных знаний, — без всякого выражения ответил Холлиер.
— Давайте посмотрим на Бирбомов, — сказал Эрки. — О, какая красота! «Портреты колледжей»: посмотрите на колледж Святой Магдалины! Какая прелесть! А Баллиол — сплошь высокий лоб и высокоумная гордость! Брейзноуз — детская головка на широченных плечах! Мертон
[71]
— боже, это очаровательный портрет самого Макса! А вторая карикатура? «Старый и молодой: Космо Гордон Лэнг». Что они говорят? «Молодой: — Не могу решить, куда пойти, на сцену или по духовной части. И там, и там открываются такие возможности… Старый: — Ты сделал правильный выбор. Положение в Церкви дало мне возможность поучаствовать в настоящем отречении от трона».
[72]
Ах, Симон, хитрюга! Это очень ценные вещи, знаете ли.
Конечно они ценные, но дело же не в этом; это настоящий Макс Бирбом. Как они понравились бы Эллерману!
— Я не собираюсь их продавать, — парировал я. Может быть, не стоило говорить так резко. — Я оставлю их как сокровище своим наследникам.
— Надеюсь, не «Душку», — сказал Эрки.
Что за манера лезть не в свои дела!
Артур понял, что меня заклевали. Он провел рукой по роскошной линии бронзовой спины.
— Очень красиво, — сказал он.
— Да, но видите ли вы, почему я выбрал именно ее? — спросил Эрки. — Поглядите хорошенько. Разве она не похожа кое на кого? На женщину, которую мы все четверо знаем? Посмотрите внимательно. Это же вылитая Мария Магдалина Феотоки.
— Да, определенное сходство есть, — согласился Артур.
— Хотя мы не можем… точнее, я не могу поручиться за всю фигуру, — поправился Эрки. — Но все же современная одежда позволяет многое угадать. Интересно, кто послужил моделью? Раз это работа Кановы, скорее всего, какая-нибудь наполеоновская придворная дама. Наверное, он был с ней близок. Посмотрите, как проработаны детали.
Бронзовая Венера была высотой дюймов двадцать пять; она сидела, закинув одну ногу на колено другой и старательно завязывая ленты сандалии. Необычная деталь: вульва, которую скульпторы обычно изображают гладким бугорком, была сделана реалистично. Это была не порнография; статуэтка дышала женской грацией и любовью скульптора, которые Канова так хорошо умел передавать в своих работах.
Мне тяжело быть беспристрастным к Эрки. Разумеется, он оценил красоту фигуры, но глаза у него сально блестели, намекая, что он ценит ее и с эротической стороны… Но почему бы и нет, о невыносимый пуританин? Что тебе мешает — дурацкое заблуждение девятнадцатого века о недопустимости эротики в искусстве или дурацкое заблуждение двадцатого века о том, что человеческое тело — не более чем набор масс и плоскостей? Нет, мне не нравилось отношение Эрки к статуе, потому что он связал ее со знакомой нам девушкой, которую Холлиер знал особенно близко; Эрки явно старался поставить нас в неловкое положение. То, что я принял бы без слов от другого человека, было невыносимо, когда исходило от Эрки.
