— Декан, когда вы говорите «ученые мужи», не следует ли добавлять «и жены», чтобы никого не обидеть? — спросила миссис Скелдергейт.
— Как юрисконсульт декана, я могу вас уверить, что ссылки на мужской род во всех формулировках включают в себя женский род, — сказал Ладлоу.
— А также любой другой род, чтобы не дискриминировать никого из университетского сообщества, — добавил декан, не совсем лишенный чувства юмора.
— Господин декан, не желаете ли кофе? — произнес я установленную формулу.
Декан поднялся, все остальные тоже встали, и образовались новые группы — на оставшиеся несколько минут вечера.
Ко мне подошел Артур Корниш:
— У меня не было случая сказать, что я вам чрезвычайно благодарен за сегодняшнее. Конечно, все думают, что я и так получу от дяди Фрэнка огромное наследство, но в большой семье все это происходит очень безлично, а мне хотелось иметь какую-нибудь памятку о дяде. Мы с ним больше похожи, чем может показаться. Он совсем молодым ушел от дел и посвятил себя собирательству предметов искусства; думаю, он специально притворялся еще менее практичным, чем на самом деле, чтобы избежать бремени участия в бизнесе. Знаете, когда он охотился за произведениями искусства, у него была невероятная хватка. В сделках с торговцами антиквариатом он украл бы и дохлую муху у слепого паука. Но ко многим художникам он был добр; так что, я думаю, одно в каком-то смысле компенсирует другое. Но скажите, откуда вы узнали, что меня интересуют музыкальные рукописи?
— Мне рассказал наш общий друг — мисс Феотоки. Как-то после занятия мы разговорились с ней о средневековых методах записи музыки, и она упомянула о ваших интересах.
— Я помню, что однажды говорил с ней об этом, но не думал, что она слушает.
— Она слушала. Она пересказала мне все ваши слова.
— Это приятно. Наши с ней музыкальные вкусы сильно различаются.
— Она интересуется средневековой музыкой и старается выяснить все, что можно, о более ранней. О ней почти ничего не известно: мы знаем, что Нерон играл на скрипке, но что именно он играл? Иисус с апостолами, воспев, пошли на гору Елеонскую,
[89]
но что именно они пели? А вдруг, услышав это пение, мы бы ужаснулись тому, как Спаситель гнусаво скрипит и воет? Мы можем восстановить музыку прошлого лишь за последние несколько веков, но музыка очень часто — ключ к человеческим чувствам. Холлиер мог бы этим поинтересоваться.
— Может быть, Мария это делает как раз для него. Она, кажется, им совершенно очарована.
— Я, кажется, слышал имя Марии? — К нам подошел Маквариш. — Это чудесное создание постоянно всплывает в разговорах. Кстати, я надеюсь, что не был сегодня излишне фамильярен с ее образом? Просто с тех самых пор, как я заметил эту Венеру в куче другого имущества вашего дядюшки, я был одержим ее сходством с Марией, а теперь, когда я забрал ее домой и рассмотрел в деталях, я в еще большем восторге. Она всегда будет рядом со мной — так невинно завязывая сандалию, словно рядом никого нет. Артур, если вам захочется вспомнить, как она выглядит, я всегда рад видеть вас у себя. Она к вам очень тепло относится, знаете ли.
— Почему вы так думаете? — спросил Артур.
— Потому что я вообще много знаю о ее мыслях. Один мой друг, вы с ним незнакомы, — очень забавный типчик, некто Парлабейн, — с ней близок. Он трудится на Холлиера — называет себя его фамулюсом, подумайте, какая прелесть, — и потому все время видит Марию, она работает в комнатах Холлиера. Они постоянно болтают по душам, и Мария рассказывает ему абсолютно все. Ну, не прямо, конечно, но он умеет читать между строк. Разумеется, она обожает Холлиера, но вы ей тоже очень нравитесь. Вас нельзя не любить, дорогой мой мальчик.
Он легонько тронул Артура за рукав, как часто трогал и меня. Эрки обожает хватать людей руками.
— Только ни в коем случае не подумайте, что я сам стараюсь втереться к ней в симпатию, — продолжал он. — Хотя, конечно, Мария ходит ко мне на лекции и сидит в нервом ряду. И мне это чрезвычайно приятно, потому что студенты в среднем не украшают обстановку, а я не могу устоять перед женщинами, которые украшают. Знаете, я обожаю женщин. Этим я непохож на Рабле, зато очень похож на сэра Томаса Эркхарта.
И он ушел прощаться с деканом.
— Сэра Томаса Эркхарта? — переспросил Артур. — Ах да, это переводчик. Мне, кажется, уже ненавистен сам звук его имени.
— Если вы знакомы с Эрки, вам придется все время слушать про сэра Томаса, — сказал я. И добавил — желчно, я в этом признаюсь, но Эрки меня бесит: — Посмотрите энциклопедические статьи о нем и его биографии, и вы обнаружите: по всеобщему мнению, сэр Томас был самовлюблен до умопомрачения.
Артур ничего не сказал, только подмигнул. Затем тоже пошел прощаться с деканом, а я вспомнил, что, как замдекана, обязан вызвать такси для миссис Скелдергейт. Выполнив долг, я поспешил к себе в надвратные комнаты, чтобы записать для «Нового Обри» все, что услышал за вечер. «Как они болтали во хмелю».
3
«Новый Обри» начал внушать мне ужас. Он был задуман как портрет университета, нарисованный с натуры, но стал слишком напоминать личный дневник, причем такой, в котором его хозяин исповедуется в постыдных вещах. Слишком мало про других людей; слишком много про Симона Даркура.
Я мало пью, и спиртное не бросается мне в голову, но после гостевого вечера я был сам не свой — и несколько стаканов вина, выпитых в промежутке между шестью и десятью часами вечера, этого не объясняли. Этот день должен был оставить по себе приятное чувство: утром я неплохо поработал, после обеда завершил дела с наследством Корниша, заполучил два первоклассных рисунка Бирбома, которые никогда не публиковались, а следовательно, были совершенно мои — лакомый кусочек для коллекционера: любому из них известна эта страсть к единоличному обладанию. Гостевой вечер прошел удачно, исполнители завещания Корниша хорошо провели время за мой счет. Но я был в меланхолии.
Священник, получивший профессиональную подготовку, должен уметь разбираться с такими вещами. Я задал себе пару откровенных вопросов, и все стало ясно. Дело в Марии.
Она первоклассная студентка и очаровательная девушка. Ничего необычного. Но она занимала слишком большое место в моих мыслях. Я глядел на нее, слушал ее ответы на занятиях и тревожился из-за того, что знал про нее и Холлиера. То, что он однажды поимел ее на старом диване, было неприятно, но такое случается и не стоит излишнего расстройства, особенно если учесть, что Холлиер явно находился в состоянии притупленного восприятия, так хорошо описанном Робертой Бернс. Но Холлиер думал, что Мария в него влюблена, и это меня тревожило. Что она в нем нашла? Конечно, он выдающийся ученый, но она же не такая дура, чтобы влюбиться в этот внешний атрибут человека, во всех других отношениях совершенно неподходящего. Он красив, если вам нравятся лица с резкими чертами, мрачные, словно их владельцев преследуют призраки или терзает повышенная кислотность желудка. Но если оставить в стороне способности ученого, Холлиер — полный осел.
