— Да вы целый цыганский хоровод устроили. Вы уверены, что после всего этого хотите еще и венчаться?
— Симон, как вы можете! Конечно мы хотим, чтобы наш брак благословили. Мы серьезные люди. Я стала гораздо серьезнее, гораздо реальнее, оттого что признала свои цыганские корни.
— Ясно. А как у Артура с корнями?
— У него весьма обширная корневая система. Полный погреб сушеных корней, как он сам выражается.
Пришедший Артур не поддержал тему корней. Кажется, ему больше хотелось прочитать мне лекцию об ортодоксальном подходе, о котором он оказался неожиданно высокого мнения. Артур сообщил мне, что в наши дни распадается столько браков, потому что люди боятся задать для себя достаточно высокую планку: вступая в брак, они одним глазом косят в сторону пожарных выходов, вместо того чтобы принять его как состояние, из которого отступать некуда.
Наверное, он ожидал, что я начну с жаром соглашаться. Но я не стал. Впрочем, я и не спорил: я слишком хорошо знаю жизнь, чтобы пытаться что-либо объяснять настоящему богачу. Они не лучше молодежи: они знают всё. Мария и Артур согласились, что не хотят упрощенной венчальной службы из современных требников, поэтому Артур принес с собой красивый старинный томик, датированный 1706 годом, с портретом королевы Анны (вот уж действительно, лучше не нашел) на фронтисписе, — явно из коллекции покойного Фрэнсиса Корниша. Я, конечно, знал порядок этой службы, но счел необходимым пройти ее с Артуром и Марией, чтобы они точно знали, во что ввязываются. Разумеется, они настояли на включении той части поучения венчающимся, где им запрещают вступать в брак «для удовлетворения людских страстей и похотений, подобно безсловесным животным». Артур и Мария пожелали принести брачные обеты «во избежание блуда»,
[126]
а Мария заявила, что готова публично пообещать «бояться своего мужа». Да, они действительно хотели, чтобы во время венчания прозвучало слово «бояться», столь ненавистное современной эмансипированной молодежи. На мой вопрос Мария ответила, что рассматривает это обещание как нечто вроде клятвы верности монарху, — еще один обет, который современные люди не принимают всерьез.
Я бы не согласился на подобные анахронизмы, но эти двое ужасно трогательно радовались, что брак «был установлен для доброжелательного общения, взаимной помощи и поддержки». Они явно искали именно этого, и Артур высказался весьма красноречиво:
— Люди совершенно недостаточно общаются. Те, для кого секс — хобби, распространяются о своем любимом занятии, но никогда не признаются, что с возрастом оно неминуемо уходит на задний план. Кое-кто считает брачным алтарем не кровать, а кухонную плиту, ставя брак на службу чревоугодию. Но почему никто не вспоминает о тесной дружбе на всю жизнь? Такая дружба воплощается в разговорах на самые разные темы. Если люди по-настоящему живут и мыслят, то эта дружба никогда не кончается, она удлиняет саму жизнь, потому что всегда находится что-то еще не сказанное.
— Я раньше думала, глядя на пары в ресторанах: как ужасно, когда люди сидят и молча едят, ни словом не обменяются, — сказала Мария. — Но теперь я понимаю, что это не обязательно так. Может быть, им для общения не нужно все время говорить. Истинное общение — это не обязательно шевеление языком; иногда это — насыщенное глубоким смыслом общее молчание. Но мы с Артуром говорим не переставая с тех самых пор, как решили пожениться.
— Я вот подумал: может быть, мы совершенно неправильно понимаем легенду об изгнании из рая, — сказал Артур. — Может быть, Господь выгнал Адама и Еву из рая за то, что они ценой невинности обрели познание, а Бог им позавидовал. «…Царствие Отца распространяется по земле, и люди не видят его».
[127]
Узнаете, Симон?
— Одно из гностических Евангелий, — сказал я, слегка уязвленный тем, что этот юнец пытается наставлять меня в моей собственной профессии.
— Евангелие от Фомы, и там написаны довольно опасные вещи, — разъяснил Артур, который сейчас и папе римскому прочитал бы лекцию, нуждайся тот в помощи. — Адам и Ева узнали, как можно изучать Царство Отца, и с тех пор их потомки этим неустанно занимаются. Именно в этом смысл университетов, когда они не отвлекаются на пустяки. Конечно, Богу стало завидно: Его попросили поделиться своим Царством. Я уверен, что Адам и Ева уходили из рая смеясь; они радовались, что поменяли ничего не знающую невинность на бесконечное разнообразие возможностей.
Все это было прекрасно и намного лучше того, с чем я обычно сталкиваюсь при беседах с женихами и невестами. Они, бедняжки, в основном довольно глупы и совершенно не способны выразить словами свои ожидания. Они, кажется, даже не очень понимают, какова моя роль в этом обряде. Я не выдаю людям лицензии на право спать в одной постели и пользоваться одним полотенцем — я служу посредником между ними, просящими, и Тем, Кто выслушивает прошение. Но все же я сомневался. Эти двое как-то слишком красиво говорили. А мне нужна была полная уверенность, ибо я по-прежнему всем сердцем любил Марию.
Она поняла, что у меня неспокойно на душе, и перед уходом сказала:
— Девиз нашего брака — то, что вы цитировали на самом первом семинаре. Помните, из Августина?
— Conloqui et conridere…
— Да. «Общая беседа и веселье, взаимная благожелательная услужливость, совместное чтение сладкоречивых книг, совместные забавы и взаимное уважение». И конечно, взаимные благожелательные услуги включают в себя секс. Так что, Симон, дорогой, пожалуйста, не надо так беспокоиться.
Но я не мог не беспокоиться, потому что был всего лишь человеком. Я терял невероятно способную ученицу. Я терял женщину, которую какое-то время считал земным воплощением Софии. Да, я знал, что не могу ею обладать, но я все еще любил ее — и собирался навеки связать с человеком, о котором я знал только хорошее, но который мне все же чем-то не нравился.
Я решил, что это зависть. Она должна быть хорошо знакома мятежным ангелам. Это непопулярная страсть: люди с каким-то даже удовлетворением признаются в своей жадности, или вспыльчивости, или даже скупости, но кто признается, что завистлив? Зависть не так легко представить в виде добродетели, надевшей черную маску. Но моя работа как священника — смотреть человеческим грехам в лицо и называть вещи своими именами. Я завидовал Артуру Корнишу, потому что он собирался занять главное место в сердце женщины, которую я все еще любил. Но, как сказала Мария, мятежный ангел, ведя женщину к свету, в большой мир, частично отбирает у нее невинность. Неудивительно, что человек, сыгравший эту роль, завидует тому, кто пожинает плоды его трудов. Я не сомневался, что я сам способен понимать и ценить Марию так, как Корниш никогда не сможет; но я так же твердо знал, что Мария никогда не будет моей — разве что в мифологической плоскости, о которой она сама мне говорила. «Ваша беда, отец Даркур, в том, что вы хотите одновременно и рыбку поймать, и рясу не замочить: вы хотите быть у Марии первым и главным, но не желаете платить за это положенную цену». Ладно, я все понял. Но боль не утихла.
