Этот дом тревожит меня, и я не могу понять почему. Величественные дома, дворцы, шикарные загородные виллы, комфортабельные коттеджи — я знаю их либо как гость, либо как турист. Но это сооружение, на первый взгляд архитектурная шутка, — самый жуткий из всех домов, куда мне доводилось входить. Можно подумать, архитектор прежде только тем и занимался, что сказки братьев Гримм иллюстрировал, поскольку дом наводнен призраками, но не беззубыми диснеевскими, а жутковатыми призраками начала девятнадцатого века. Правда, когда приглядишься, возникает впечатление, что дом строился со всей серьезностью и архитектор был явно не лишен таланта, потому что дом хотя и огромен, но все же остается домом для жилья, а не архитектурным капризом, парковой руиной. На клинику он тоже не похож. Думаю, это дом Лизл.
Зоргенфрей. Без забот. Сан-Суси.
[108]
Как раз такое имя может дать человек, лишенный воображения, загородному дому в глуши. Но здесь есть что-то, никак не согласующееся с мыслью о богатых буржуа, отдыхающих от делания денег.
Спустившись к обеду, я увидел Рамзи в библиотеке. То есть в английском загородном доме эта комната была бы библиотекой, удобной и приятной, но в Зоргенфрее впечатление гнетущее. Полки вздымаются рядами к высокому крашеному потолку, на котором декоративным готическим шрифтом что-то начертано; кажется, это десять заповедей. Здесь стоит огромный глобус Земли, против которого расположился не менее огромный небесный глобус. У одного из окон, выходящего в сторону гор, смонтирован большой телескоп, которому, по моей оценке, не менее сотни лет. На низком столике находится очень современный предмет, при ближайшем рассмотрении оказавшийся латунной рамой, в которой, одна над другой, закреплены пять шахматных досок. На каждой доске — фигуры, пять неоконченных партий. Доски изготовлены из какого-то прозрачного материала, а потому можно, глядя сверху, увидеть положение фигур на всех нижних досках. В камине вовсю горел огонь, перед ним сидел Рамзи и грел ноги — родную и деревянную. Он моментально почувствовал мое настроение.
— Необычный дом, правда?
— Очень. Вы здесь и живете?
— Я что-то вроде постоянного гостя. Так гостевали в восемнадцатом веке. Знаешь, люди, имевшие интеллектуальную жилку, держали в доме философа или ученого. Лизл нравится моя болтовня. А мне — ее. Не очень обычный для канадского учителя способ доживать дни, правда?
— Вы никогда не были обычным учителем, сэр.
— Не называй меня «сэр», Дейви. Мы же старые друзья. Твой отец был моим самым старым другом… если это можно назвать дружбой. В чем я иногда сомневаюсь. Но ты уже не мальчишка. Ты известный адвокат по уголовным делам. То, что раньше называли «знаменитая мантия». Все дело, конечно, в том, что у меня нет имени, которым бы меня называли все мои друзья. Как вы меня звали в школе? Пробка? Пробка Рамзи? Глупое прозвище. Протезы давно уже не делают из пробки.
— Если хотите знать, вообще-то мы звали вас Уховерткой. Из-за вашей привычки копаться в ухе мизинцем.
— Правда? Не думаю, что мне это очень нравится. Называй-ка меня лучше Рамзи, как это делает Лизл.
— Как я слышу, она вас называет «дорогой Рамзи».
— Да. Мы довольно близкие друзья. А какое-то время были даже больше, чем друзья. Это тебя удивляет?
— Вы только что сказали, что я опытный адвокат по уголовным делам. Меня ничто не удивляет.
— Никогда так не говори, Дейви. Никогда так больше не говори. В особенности в Зоргенфрее.
— Вы же сами только что сказали, что это необычный дом.
— О да. Это настоящее чудо на свой особый манер. Но я не совсем это имел в виду.
Нас прервала Лизл, возникшая через дверь, которой я прежде не замечал, поскольку та была надежно замаскирована — встроена в полки и покрыта фальшивыми корешками. На Лизл было что-то вроде мужского вечернего костюма из темного бархата, в котором она выглядела удивительно элегантно. Ее лицо Горгоны давно перестало меня шокировать. Рамзи повернулся к ней, как мне показалось, не без волнения.
— А сам за обедом будет?
— Наверно. А почему ты спрашиваешь?
— Просто подумал, когда Дейви с ним познакомится.
— Не суетись, дорогой Рамзи. Суетливость — признак старости, а ты отнюдь не стар. Скажите-ка, Дейви, вы когда-нибудь видели такую шахматную доску?
Лизл принялась объяснять правила игры, и оказалось, что партия ведется на пяти досках одновременно пятью наборами фигур. В первую очередь необходимо забыть все, что знаешь об обычных шахматах, и научиться одновременно думать как в горизонтальной плоскости, так и в вертикальной. Я, будучи довольно сильным игроком — правда, Парджеттера так в свое время и не победил, — был настолько озадачен, что даже не заметил, как в комнате появился еще один человек, и вздрогнул, услышав голос:
— Когда же меня представят мистеру Стонтону?
Говоривший был фигурой удивительной — элегантнейший маленький человечек с великолепной копной седых вьющихся волос. На нем был вечерний костюм, но вместо брюк — атласные бриджи до колен и шелковые чулки. Я сразу же узнал в нем Айзенгрима, фокусника, иллюзиониста, которого дважды видел в Торонто в театре королевы Александры. Во второй раз — когда был пьян и в расстроенных чувствах и крикнул Медной голове: «Кто убил Боя Стонтона?» Правила приличия мы впитываем с молоком матери, так что я пожал протянутую мне руку. Айзенгрим продолжил:
— Вижу, вы узнали меня. Ну так как, полиция все еще пытается обвинить меня в убийстве вашего отца? Они проявили столько настойчивости. Даже проследили меня до Копенгагена. Но против меня у них ничего не было. Разве что им казалось, будто я знаю об этом больше них, и они весьма вольно истолковали безобидную импровизацию Лизл. Очень рад вас видеть. Нам надо бы все обсудить.
Не имеет смысла описывать дальнейшее в подробностях. Насколько прав был Рамзи! Никогда не говори, что тебя ничто больше не удивит. Но что мне было делать? Передо мной оказался человек, которого я презирал и даже ненавидел, когда встретил в последний раз, а его первые слова, обращенные ко мне, имели целью привести меня в замешательство, если не взбесить. Но я уже был не тот, что кричал тогда в театре. Проведя год с доктором Иоганной, я стал совсем другим человеком. Если Айзенгрим хладнокровен, то я буду еще хладнокровнее. В суде я по всем правилам этикета разделал и прожевал не одного нахального свидетеля, и я не дам провести себя какому-то шарлатану. Думаю, что своим поведением я не посрамил ни доктора Иоганну, ни Парджеттера. На лице Рамзи читалось восхищение, а Лизл буквально упивалась ситуацией, которая была, похоже, абсолютно в ее вкусе.
Мы отправились обедать. Еда была отличной и без особых, вопреки атмосфере дома, излишеств. Было много хорошего вина, потом — коньяк, но я достаточно хорошо себя знал и не злоупотреблял им, что, как я заметил, понравилось Рамзи и Лизл. И без всякого английского притворства: мол, во время еды — никаких важных разговоров; обсуждали мы только убийство моего отца и что за этим последовало, его завещание и что из этого вышло, и что говорили и думали обо всем этом Дениза, Карол, Нетти и окружающий мир, насколько уж миру было до того.
