— Я. И — как хранитель его совести и как человек, который высоко тебя ценит, — об этом я ничего не скажу.
— А камень? Тот камень, что был найден у него во рту, когда тело извлекли из воды? Смотрите, Рамзи, — вот этот камень, здесь, у меня. Неужели вы можете смотреть на него и ничего не скажете?
— Больше пятидесяти лет я использовал его как пресс-папье. Твой отец подарил мне его на свой манер. Бросил в меня снежком, а в снежке был этот камень. Очень для него показательно — но таким ты своего отца никогда не знал или не хотел признавать.
— Но как он оказался у него во рту?
— Наверное, он сам его туда положил. Приглядись — это розовый гранит, в Канаде он на каждом шагу. Геолог, увидевший этот камень у меня на столе, сказал: мол, теперь считают, что этой породе около миллиарда лет. Где он был до того, как появился человек, который смог бросить его, и где он будет, когда ни от меня, ни от тебя не останется даже горстки праха? Не цепляйся за него так, словно ты владеешь им. Я делал это прежде. Я хранил его шестьдесят лет и, вероятно, лелеял жажду мщения. Но наконец я потерял его, и он вернулся к Бою, и Бой потерял его, и ты, безусловно, потеряешь. В долгой, безмолвной, неспешной истории этого камня никто из нас не значит почти ничего… А теперь я собираюсь воспользоваться правом инвалида и прошу тебя оставить меня.
— И вам больше нечего сказать?
— У меня есть еще тысячи слов, но что от них проку? Бой мертв. Живо лишь представление, фантазия, выдумка в твоей голове. Их-то ты и называешь отцом, но на самом деле они не имеют ничего общего с человеком, к которому ты их относишь.
— Прежде чем я уйду. Кто была мать Айзенгрима?
— Я не один десяток лет пытался это выяснить, но так до конца и не понял.
Позднее: Сегодня вечером узнал немного побольше об этой супершахматной игре. Каждый игрок играет как черными, так и белыми фигурами. Если игрок, которому вначале выпадает жребий играть белыми, играет белыми на досках один, три и пять, он должен играть черными на досках два и четыре. Я сказал Лизл, что из-за этого игра становится до невозможности сложной, поскольку речь идет не о пяти играемых последовательно партиях, а об одной.
— Она и вполовину не так сложна, как игра, в которую все мы играем семьдесят или восемьдесят лет. Разве доктор Ио фон Галлер не показала вам, что нельзя играть белыми на всех досках? Это могут делать только те, кто играет на одной плоской доске, но они предаются мучительным размышлениям, пытаясь отгадать, каким будет следующий ход черных. Значительно лучше знать, что вы делаете сами, и играть за обе стороны.
23 дек., вт.: У Лизл необычайная способность выуживать из меня сведения. По своему темпераменту и роду занятий я принадлежу к категории людей, которым сведения сообщают, но она каким-то образом толкает на откровенность меня. Этим утром я встретил ее (уж лучше буду честным: я ее искал и нашел) в мастерской, где она сидела с увеличительным стеклом в глазу и возилась с деталькой какого-то крохотного механизма, а через пять минут втянула меня в разговор, который мне неприятен, но когда его заводит Лизл, противиться не в моих силах.
— Значит, вы должны решить, будете ли продолжать дальнейший анализ с Ио? И каким будет ваше решение?
— Я разрываюсь на части. Я очень нужен дома. Но работа с доктором фон Галлер сулит мне такое удовлетворение, какого я не знал раньше. Мне кажется, я хочу и того и другого.
— А почему бы и нет? Ио наставила вас на путь истинный. Нужна ли она вам, чтобы провести вас по лабиринту, который внутри вас? Почему вы не хотите отправиться в путь самостоятельно?
— Я об этом как-то не думал… Я не знаю как.
— Тогда узнайте. Узнать — это полдела. Ио просто великолепна. Ни в чем ее не упрекну. Но психоанализ, Дейви, это дуэт психоаналитика и пациента, и вы никогда не сможете петь громче или выше, чем ваш аналитик.
— Она, безусловно, очень многое сделала для меня за последний год.
— Несомненно. И она никогда не перегибала палку, не пугала вас. Верно? Ио как вареное яйцо (чудо из чудес — но протяни руку и возьми), однако даже если вы изрядно его посолите, еда все равно так себе, правда?
— Насколько я понимаю, она одна из лучших в Цюрихе.
— Конечно. Анализ у выдающегося психоаналитика — это увлекательное приключение самопознания. Но сколько есть выдающихся психоаналитиков? Я вам не говорила, что была чуть-чуть знакома с Фрейдом? Гигант! И говорить с таким гигантом о себе — это нечто апокалиптическое. Я никогда не видела Адлера,
[112]
которого все упускают из виду, но он, несомненно, был еще одним гигантом. Как-то раз я попала на семинар, который Юнг давал в Цюрихе. Это было незабываемо. Но нужно помнить, что у них всех были системы. У Фрейда был монументальный пунктик — Секс (правда, сам мэтр едва ли находил ему применение), а о Природе он почти ничего не знал. Адлер почти все сводил к силе воли. А Юнг (несомненно, самый человечный и мягкий из них, а возможно, и самый выдающийся) происходил из рода пасторов и профессоров, а потому и сам был суперпастором и суперпрофессором. Все они — выдающиеся личности, и системы, ими созданные, навечно несут отпечаток этих личностей… Дейви, вам никогда не приходило в голову, что каждый из этой троицы, так великолепно понимавшей других людей, должен был прежде всего понять себя? Они говорили на основании опыта самопознания. Что им мешало отправиться доверчиво к какому-нибудь доктору и следовать его советам — ведь самостоятельно путешествовать внутрь себя лень-матушка мешает или страх? Нет, они героически шли навстречу опасности. И ни в коем случае нельзя забывать, что путешествие внутрь себя они проделали, вкалывая каждый день, как рабы на галерах, решая чужие проблемы, служа опорой для своих семей и живя полноценной жизнью. Они были героями в том смысле, в каком не может быть ни один исследователь космоса, потому что отправлялись в неизвестность в полном одиночестве. Так неужели их героизм имел целью всего лишь вырастить новое поколение инвалидов? Почему бы вам не отправиться домой, не впрячься в свое ярмо и тоже не стать героем?
— Лизл, я не герой.
— Ах, как скромно и жалобно это звучит! И вы хотите, чтобы я думала: вот ведь как мужественно принимает он свою ограниченность. Но я так не думаю. Вся эта личная скромность — аспект современной капитулянтской личности. Вы не знаете, герой вы или нет, и чертовски решительно настроены никогда не выяснять этого, потому что если вы герой, то вас страшит это бремя, а если нет — страшит определенность.
— Постойте. Доктор фон Галлер, о которой вы столь невысокого мнения, как-то раз предположила, что, имея дело с самим собой, я склонен к героическим поступкам.
— Очень умно со стороны Ио! Но развивать в вас эту черту она не стала, правда? Рамзи говорит, что вы настоящий герой в суде — глас немых, надежда отчаявшихся, последний шанс тех, кого прокляло общество. Но это, конечно, публичный образ. Кстати, почему вы выбрали себе стезю, где столько отребья?
