На том оно все и закончилось. Некоторое время спустя я выбрался из дома миссис Куиллер через заднюю дверь и следом за мрачным Студентом направился в отель. Не знаю, что он сказал Чарльтону и Вудсу, но после этого их дружба сошла на нет. Странно, но Одри Севенхоус до конца гастролей вела себя по отношению к нему очень достойно. Она прекратила с ним всякий флирт — или почти прекратила, насколько ей позволял ее характер, — и вела себя просто по-дружески. Странная история, но не такая уж редкая. Что скажете?
— Я скажу, что пора нам выпить и перекусить, — сказала Лизл. Она взяла под руку помалкивающего Инджестри и усадила его за столик рядом с собой, и мы все были с ним очень предупредительны, кроме Магнуса, который, втоптав своего старого врага в грязь, казалось, стал счастливее и каким-то странным образом очистился. Он был словно скорпион, который, выпустив свой яд, становится веселым и игривым. Когда мы, пообедав, встали из-за стола, я сказал ему несколько нелицеприятных слов.
— Ну как ты мог?! — сказал я. — Инджестри — такое безобидное существо. У него на счету несколько хороших работ. Многие считают его выдающимся литератором и очень достойным человеком.
Магнус похлопал меня по руке и рассмеялся. Это был низкий, необычный смешок. Смех Мерлина в самом чистом виде.
7
Айзенгрим пребывал в приподнятом расположении духа и не обнаруживал никаких признаков усталости даже после столь долгого рассказа. Он демонстрировал напускную заботу обо всех нас, а в особенности о Линде и Кингховне. Они и правда хотят, чтобы он продолжил рассказ? Они и на самом деле считают, что его история дает полезный подтекст для фильма о Робере-Гудене? Ведь фильм уже закончен, так что теперь проку от подтекста?
— Очень много проку, когда я возьмусь за следующий фильм, — сказал Юрген Линд. — Такое вот несоответствие между милой сердцу романтикой жизни и грубой, топорно сработанной реальностью — это же как раз по моей части. И вот вам пожалуйста — то же самое и в вашей истории о канадской поездке сэра Джона: он нес романтику высшей пробы людям, чья жизнь проходила совсем в другой плоскости, да и его собственные болячки, как и обстановка в труппе, — вещи из совсем другого мира. Как все это примирить?
— С помощью света, — сказал Кингховн. — Это делается с помощью света. Романтике спектаклей будет соответствовать театральное освещение; что касается романтики актерской жизни, то ее передаст необычное освещение в поезде, о котором говорил Магнус. Вы только представьте себе, что можно сделать с помощью мигающего освещения, когда проходит встречный поезд и все, кажется, теряет материальность. А освещение канадцев будет таким же суровым и ярким, как свет в северных краях. Предоставьте это мне, и все три типа освещения будут вариациями темы света, а не просто тремя разновидностями света. Я могу для вас это сделать, Юрген.
— Сомневаюсь, чтобы одного изобразительного ряда было тут достаточно, — протянул Линд.
— А я и не говорю, что достаточно, но одно могу сказать наверняка: без самой кропотливой проработки изобразительного ряда у вас точно ничего не получится; иначе вообще не будет никакой романтики. Помните, что говорит Магнус: без внимания к деталям не будет иллюзии, а вам нужна именно иллюзия, разве нет?
— Я бы предпочел думать, что мне нужна истина или хотя бы ее крохотный кусочек, — сказал Линд.
— Истина! — воскликнул Кингховн. — Что я слышу от разумного вроде бы человека! Разве мы истину выслушивали весь день? Сомневаюсь, чтобы Магнус считал, будто его рассказ имеет какое-то отношение к истине. Он дает нам множество деталей, и я не сомневаюсь в том, что каждое сказанное им слово само по себе истинно, но называть все это истиной смешно, даже если это делает такой философ от кинематографа, как вы, Юрген. А чего он только не наговорил про беднягу Роли? Сделал из него какого-то клоуна — мамочкин сынок, напыщенный университетский осел, сексуально неразвитый. И я уверен — все это правда; но какое отношение это имеет к нашему Роли? К тому человеку, с которым мы с вами работаем и на которого полагаемся? К способному администратору, литератору и миротворцу? А?
— Спасибо вам за добрые слова, Гарри, — сказал Инджестри. — Вы избавили меня от неприятной необходимости произносить их самому. Не думайте, что я затаил злобу на Магнуса. И вообще если бы я и стал защищать свой заведомо не идеальный характер, то в одном — я никогда не был злобным человеком. Сказанное Магнусом я принимаю. Он описал меня таким, каким я ему тогда казался. А я не постеснялся сообщить вам, что, с моей точки зрения, он был отвратительный маленький наглец и карьерист. Именно так я и написал бы о нем, если бы сел за автобиографию, что я, возможно, и сделаю в ближайшем будущем. Но что такое автобиография? Слов нет, это нечто романтическое, где героем является сам автор. А иначе зачем писать автобиографии? Правда, автор может надумать вывести себя зауряднейшей личностью, как это сделали Руссо или Герберт Уэллс. Но ведь это просто один из способов показаться интересным. Мунго Фетч и Студент принадлежат к драме минувшего — ведь сорок лет прошло, как они вышли на подмостки. Теперь нас ничто не связывает. Магнус — великий иллюзионист и, как я не устаю повторять, великий актер. А я — тот, кем вы, Гарри, с вашей душевной щедростью представили меня. Так что причин для недовольства нет.
Но Магнус не был удовлетворен.
— Значит, вы не считаете, что человек — это сумма и следствие его поступков от рождения до смерти? В это верит Данни, а он в Зоргенфрее самый крупный эксперт по метафизике. Думаю, я тоже в это верю. Наглец и карьерист — неплохое мнение составили вы обо мне при первой встрече, Роли. Буду ждать выхода в свет вашей автобиографии и тогда отыщу себя в указателе на буквы «н» и «к»: «Наглецы, которых я знал, — Мунго Фетч» и «Карьеристы, встречавшиеся на моем пути, — Фетч М.» Все мы должны играть некие свои роли, как это было оговорено и в моем контракте с сэром Джоном. Что же касается истины, то я думаю, нам следует удовольствоваться постоянными поправками к истории. Хотя от голого факта нам никуда и не уйти, и у меня есть еще в запасе один-два таких факта, если вы по-прежнему хотите, чтобы я продолжал.
Они хотели, чтобы он продолжал. Послеобеденный коньяк был поставлен на стол, и я взял на себя обязанности виночерпия. Ведь в конечном счете я нес свою часть расходов и вполне мог выступать в роли хозяина, насколько это было в моих силах. Можете не сомневаться, когда принесут счета, эту мою роль никто оспаривать не будет.
— На нашем обратном пути по Канаде настроение труппы переменилось, — продолжил Магнус. — Когда мы ехали на Запад, все было в новинку и интересно — мы погружались в страну. Но, повернув в Ванкувере на сто восемьдесят градусов, мы начали обратный путь и невольно сравнивали все канадское с гнездышками на окраинах Лондона, по которым многие актеры уже успели соскучиться. Хейли теперь еще больше говорили о своем сыне — их главной заботой было перевести его в школу попрестижнее, иначе он вырастет неполноценным человеком, с нежелательным просторечным произношением. Чарльтон и Вудс тосковали по ресторанам получше, чем те (большинством из них владели китайцы), что попадались нам на Западе. Гровер Паскин и Франк Мур со знанием дела говорили о тех замечательных пабах, где они бывали прежде, и о чрезмерной пенистости канадского пива. Одри Севенхоус, выжав из Студента все, что было можно, выбросила его на помойку и серьезно принялась за Эрика Фосса. Двигаясь на запад, мы видели, как резко сокращается продолжительность дня — была в этом какая-то любимая мной зловещая красота, свойственная северным странам. Теперь мы видели, как дни растут, и казалось, что это — часть нашего возвращения домой: мы дошли до предела тьмы, а теперь направлялись к свету и, пробираясь к странноватому служебному входу очередного театра и поглядывая на голую лампочку над дверями, видели, что с каждым днем нужда в ней становится все меньше и меньше.
